Надо любить собак

Аквариумы Николая Симонова украшают погруженную во мрак сцену. Фото со страницы Театра на Малой Бронной в социальной сети ВКонтакте

Сергей Голомазов поставил в Театре на Малой Бронной, которым он руководит, пьесу современного писателя Анатолия Королева «Формалин». Это почти невиданный в нынешней столичной театральной практике случай, когда героев пьесы ныне живущего автора выпускают на большую сцену, обычно в их коммерческую состоятельность не верят и отправляют на малую. Успех у премьерной публики пока вселяет осторожный оптимизм относительно будущего спектакля. 

По техническим причинам предыдущий показ «Формалина» пришлось отменить, и очередной спектакль проходил при переполненном зале, приняв часть зрителей, которые не попали на премьеру в свой день. Перед началом зрители, выбравшие «Формалин», тем не менее продолжали обсуждать какие-то особенные характеристики спектакля. «Говорят, какая-то заумная пьеса, такая, что ничего не понять», – говорила моя соседка своей подруге. Та пожимала плечами, кажется, в том смысле, что не понравится – уйдем, места с краю для этого как раз самые подходящие. Но – не ушли, высидели все два часа без антракта, а потом вместе с другими еще долго кричали «браво». Трудно сказать, будет ли и дальше спектакль собирать полные залы, но успех у премьерной публики – налицо. Для интеллектуальной мелодрамы с криминальным оттенком, написанной нашим соотечественником и современником, – случай, по-моему, не имеющий прецедентов.

Формалин – СН2О, водный раствор формальдегида, запах его знаком студентам мединститутов – так пахнет в морге. Поскольку формалин предотвращает разложение, в его водном растворе хранят биопрепараты. По мысли Королева, которую он вкладывает в уста одного из своих героев, человеческая память сродни формалину, она тоже вот так бальзамирует и хранит остатки событий и впечатлений. 

Кто читал Королева, знает, как сильно интересуют этого писателя границы возможного, в том числе и физиологические, – одни названия некоторых его романов способны передернуть впечатлительного читателя: «Человек-язык», «Stop, коса!», а уж пересказ содержания точно вызовет оторопь, хотя романы его отличаются филологическими и интеллектуальными изысками, в них писатель всегда ведет двойную, а то и тройную игру, то подпуская страх, то почти след в след подсмеиваясь над слишком взволнованным чтецом. С таким набором Королев неминуемо должен был пересечься с Дэмиеном Херстом, художником, более всего знаменитым своими черепами, а среди самых известных его работ – погруженная в раствор формальдегида акула (а в Музее современного искусства в Осло имеется и свой вариант проформалиненного животного – разрезанный пополам бычок, – страшное, признаюсь вам, зрелище). Эту самую акулу Херста в пьесе поминают «во первых строках», а в спектакле не упоминают вовсе, хотя аквариум стал едва ли не единственным украшением сцены, вместе с диковинной люстрой, которая время от времени кружится, как карусель (сценография Николая Симонова). 

Голомазов, можно сказать, сильно перелопатил пьесу, не то чтобы вывернул ее наизнанку, но жанр ее в результате стал другим. Добавив каждому герою по монологу, более или менее документальному, «про собак», режиссер вытянул за тонкую-тонкую ниточку человеческую, эмоционально окрашенную историю, в то время как Королев к эмоциям почти равнодушен, его интересовали интеллектуальные выверты, на которые способен человек, те качели, которые раскачивают в реальной жизни из стороны в сторону понятия Добра и Зла. Как теннисные мячики, которыми то и дело играют актеры, то перебрасывая друг другу, то бросая и вынимая их из аквариума, эти самые Добро и Зло в его пьесе то и дело меняются местами, в зависимости от того, чья подача и на чью сторону ложится мяч. 

История в самом деле из ряда вон выходящая: один человек любил свою собаку, а собака, в свою очередь, любила гулять на соседской территории, и, когда она в очередной раз залезла в соседский бассейн, хозяин участка выстрелил в пса. И вот, переживая потерю, герой заказывает таксидермисту шкуру и упрятывает в нее соседского сына. Кошмар какой-то! Но ребенок, который провел в этой шкуре почти полгода, оказывается ничуть не страдал, поскольку тоже любил собак вообще и эту, убитую, в частности. В пьесе, за ней и в спектакле публика становится свидетелем суда, на котором последовательно выступают прокурор, психиатр, адвокат Блота, который устроил весь этот паноптикум, адвокат Рукова, соседа, который застрелил пса, сам Руков, его жена, ее охранник… Повар, вор, его жена… Перечисление – из названия фильма Гринуэя – приходит на ум не случайно, поскольку, как и там, у Гринуэя, сюжет у Королева заковырист, непрост, то есть не спешит открыться перед читателем или зрителем. 

Сюжет спектакля много проще, он получился скорее о том, что собаки – тоже люди, поэтому у людей всегда связаны с собаками какие-то очень важные и личные воспоминания. Спектакль получился вообще очень странным – фактически в перпендикуляр к пьесе, плюс к этому Голомазов, складывается впечатление, больше доверился не актерам, а молодому человеку с гитарой (Николай Орлов), с выхода которого начинается спектакль, затем, с первой и до последней минуты, он перебором струн и аккордами, то более, то менее энергичными, аккомпанирует действию. Хотя есть работы, которые следует назвать, – Иван Шабалтас запоминается в роли Рукова, миллионера, привыкшего к тому, что в жизни есть только одна правда и это правда его, и его супруга Юна Рукова, которую играет Настасья Самбурская, тут – совершенно другая, не похожая на своих знаменитых телесериальных героинь. Дмитрий Цурский – такой понятный, естественный, наш прокурор, решительный и в то же время чуть-чуть трусливый. 

Спектакль получился и имеет совершенно заслуженный успех, хотя в нем отсутствуют как будто необходимые для этого слагаемые: и история режиссеру была интересна другая, и актеры по преимуществу пробалтывают слова, а другие – наигрывают, превращая свой выход в ярко раскрашенный этюд на заданную тему.