0
3633
Газета Культура Интернет-версия

17.11.2014 00:01:00

Новые люди вышли на сцену БДТ

Тэги: петербург, театр, бдт, премьера


петербург, театр, бдт, премьера Спектакль решен в черно-белых тонах. Фото Юрия Белинского/ТАСС

По дороге в Петербург я думал о том, что вот, наконец, пришло время, когда за роман «Что делать?» можно взяться не только затем, чтобы ответить на вопрос «кто виноват?». «Новые люди», рассказами о которых балует читателя Чернышевский, – конечно, те самые, молодые штурманы будущей бури, пока ведущие только теоретические разговоры.

Так и не узнаешь наверняка, на каком же из двух названий остановился в итоге режиссер спектакля Андрей Могучий: на программке, в афише и дважды на белом заднике возникает известное название из двух слов без «своего» вопросительного знака, а на театральных билетах вопросительный знак канонически венчает заглавие романа, который глубоко перепахал не одного только Ленина. Среди известных цитат и слова князя Кропоткина, который написал, что роман для молодежи сделался своего рода знаменем.

«Дети – другие», «новые порядки у вас в книгах» – роман Чернышевского можно было бы назвать «Матери и дочери», даром что Чернышевский писал свои рассказы вослед не отшумевшим еще тогда «Отцам и детям». И на то есть как бы окрик-напутствие, которого, впрочем, дочери не слышат: «Только мы с тобой до них не доживем, больно глуп народ – где с таким народом-то порядки завести! Так станем жить по старым. А старый порядок какой? У вас в книгах написано: старый порядок тот, чтобы обирать да обманывать. А это правда, Верочка. Значит, когда нового-то порядка нет, по старому и живи». Прямо Островский начинается… Такая вот пьяная правда. В один голос с Сухово-Кобылиным Чернышевский мог бы сказать: относительно русского народа я – пессимист, поскольку все дальнейшие его расписания – сплошная утопия, хоть и поспешили по следам романа начать так жить и действовать очень многие.

Читая сегодня «Что делать?», поневоле дивишься, как многое пропало, осталось совершенно незамеченным при первом школьном чтении. Все легко еще объяснить тем, что теперь роман читается «с опытом» всей литературы ХХ века – то есть возникает этакий фокус борхесовского Пьера Менара, автора «Дон Кихота». Нынешний роман «Что делать?» в самом деле не тот, что был читан когда-то. Нынешний – постмодернистский, в котором авторские забегания в текст, его снисходительные обращения к читателям звучат совершенно в духе наших дней. Таким чертиком из табакерки может выскочить автор у Хармса, так бродят и наши авторы, чьи персонажи в духе Пиранделло то разбегаются, то сбегаются в поисках автора и в вечном – онтологическом – недовольстве тем, кто их сочинил.

Но это все – не о спектакле, в который режиссер-демиург бросает своего Автора (бедный Борис Павлович!), чтобы в отличие от безопасного существования за «четвертой стеной» типографской страницы автора-сочинителя-в-романе он, бедный, напрямую обращался к публике с разнообразными вопросами. Публика ему отвечает – то любезно, то с некоторой агрессией: «Там (то есть в романе) интереснее!»

Сценографическая конструкция в этот раз вбирает в себя и зал, где зрительские кресла сняты и на месте партера выстроен круто поднимающийся амфитеатр, часть зрителей рассаживается в ложах трех ярусов БДТ. Сцена поражает своим величием, поддержанным белыми и черными узкими вертикалями (художник-постановщик Александр Шишкин), фигуры все одеты в черное, чаще всего – наглухо застегнутые платья, куртки на манер гимназических тогдашних (художник по костюмам Евгения Панфилова). Свет старается быть таким же геометрически точным, но там, где у Уилсона диагональ резко была бы расчерчена из угла в угол, у нас, конечно, линия скашивает и там, и там.

Сны – есть, Рахметов (Виктор Княжев) – выходит, даже досочку с гвоздями держит в руках.

Все слова, уже сказанные, как нарочно пытаются отвести от спектакля в сторону. Премьера, которую ждали – я лично очень ждал, – сильно расстраивает. Что-то, конечно, я уверен, наверняка станет лучше на втором-третьем-пятом спектакле, но существенных промахов изменить не получится никак. Вот в программке написано: «Жанр: наивный реализм». Что ж плохого? Можно и так, вообще – можно по-всякому. Но и наивный реализм нуждается в завязке, кульминации и развязке, одним словом – в пьесе. Почему – не могу понять, но Андрей Могучий, в чьем таланте сомнений ни у кого, по-моему, нет (в моем списке любимых спектаклей – не один, а сразу несколько – его), не верит в необходимость пьесы. Можно вообразить, он доверяется какому-то наитию – что, мол, сюжет, сложится в процессе работы над текстом. А так не бывает, а если и бывало – то в исключительных случаях, реже не бывает. Повествовательность романа на сцене выглядит утомительной последовательностью, собранием сценок, в которой пружина сюжета теряет свою пружинистость, превращается в какую-то вялую проволоку. Когда нет пьесы, герои боятся оторваться от текста, как начинающий ходить не в силах не держаться за стену.

Кстати, уж раз речь зашла о напряжении: в романе у Чернышевского очень много говорят о сексе, то так, то эдак, соответствующие подтексты очень врываются в текст, а черно-белый спектакль Могучего совершенно лишен эротических волнений, точно и нет их в жизни героев. Их то более, то менее эмоциональные речи – как дистиллированная вода, стерильно чисты, я бы даже сказал – точно стерилизованные. Вроде бы героев не переодевают в современные одежды, действие не переносят в наши дни, и тут оказывается, что и этого недостаточно для удачи. Для удачи в театре нужны еще актерские силы. Могучий в истории о новых людях полагается на молодых, но эти молодые – во всяком случае пока – совершенно лишены свойств. Такие вот получаются – соединим названия двух полярных романов – новые люди без свойств. Ну, не способен захватить диалог Кирсанова и Лопухова (Егор Медведев и Дмитрий Луговкин соответственно), когда эти двое совершенно лишены сценической заразительности, их голоса – плоские, поверхностные, речь – лишена индивидуальных черт. На них неинтересно смотреть, вот в чем беда. А Нине Александровой, которая играет Веру Павловну, за которой смотреть интересно, не дали сыграть никакого сюжета, и выходит, что самое запоминающееся в ее истории – вытянутые в столб света руки. Вот задача для хорошей актрисы! Остается печалиться, что Георгию Штилю, который играет отца Верочки, не дали пройтись еще пару раз туда-сюда из угла в угол сцены, и еще – чихнуть, за ним можно было наблюдать, казалось, бесконечно.

Хор девушек, севший за длинный стол в дальнем краю сцены, поет чисто и, можно вообразить, кроме прочего, символизирует тот самый идеальный мир швей Веры Павловны, которые еще и поют. Закабаленные камертоном, на освобожденных женщин они совсем не похожи. Да и сны Веры Павловны – совсем о другом: «Помни же, что еще много невыпущенных, много невылеченных. Выпускай, лечи. Будешь?» – «Буду». А в спектакле ходит-бродит бесполая Красота с рупором в руке (Яна Савицкая), отчего спектакль не раз и не два оставляет ощущение, что все происходящее – растянутая на два часа с четвертью пьеса Треплева с добавлением слов Чернышевского.

Санкт-Петербург–Москва



Комментарии для элемента не найдены.

Читайте также


Павел Бажов сочинил в одиночку целую мифологию

Павел Бажов сочинил в одиночку целую мифологию

Юрий Юдин

85 лет тому назад отдельным сборником вышла книга «Малахитовая шкатулка»

0
1313
Нелюбовь к букве «р»

Нелюбовь к букве «р»

Александр Хорт

Пародия на произведения Евгения Водолазкина и Леонида Юзефовича

0
929
Стихотворец и статс-секретарь

Стихотворец и статс-секретарь

Виктор Леонидов

Сергей Некрасов не только воссоздал образ и труды Гавриила Державина, но и реконструировал сам дух литературы того времени

0
448
Хочу истлеть в земле родимой…

Хочу истлеть в земле родимой…

Виктор Леонидов

Русский поэт, павший в 1944 году недалеко от Белграда, герой Сербии Алексей Дураков

0
626

Другие новости