Дарья Курдюкова
Одна из инсталляций Пригова. Фото автора
Под показ «Дмитрий Пригов. От Ренессанса до концептуализма и далее» отдано несколько залов, те, что обычно занимает постоянная экспозиция искусства второй половины XX века. Собирая ретроспективу Пригова, куратор, завотделом новейших течений ГТГ Кирилл Светляков, решил разобрать его творчество на составляющие.
С тех пор как в 2007 году не стало одного из зачинателей московского концептуализма, в Москве в 2008-м его ретроспективы показали в Московском музее современного искусства и в Государственном центре современного искусства. Первую куратор Екатерина Деготь озаглавила приговским «Граждане, не забывайтесь, пожалуйста!» (как известно, он оставил много таких вот обращений) и акцент поставила на графические произведения (специально уточнялось, что выставка и для чтения, и «для его разглядывания»). Второй показ Виталий Пацюков тоже назвал, цитируя приговские слова, «Посредине мирозданья», там было много видео с перформансами Пригова и реконструкции некоторых нереализованных его инсталляций. Потом за Пригова взялся Эрмитаж: возил его выставку «Дмитрий Пригов: Дмитрий Пригов» на 54-ю Венецианскую биеннале в 2011-м, а год спустя в самом музее открылся Зал Пригова, в основе экспозиции которого оказались работы, подаренные Фондом Пригова.
К чему этот список? Следуя ретроспективному жанру, Третьяковке нужно было искать новый ракурс. Надежда Бурова, вдова Пригова, сказала, что к теперешнему показу шли с 2007-го и что еще сам художник планировал сделать выставку именно здесь, но после его ухода Фонд Пригова был занят другими выставками и все не мог добраться до ГТГ. В залах 350 работ из собрания самого музея и Фонда Пригова, много известного, но есть и не показывавшиеся еще вещи. Если совсем коротко, гегемоны тут графические произведения: работы с текстами и рисунки. Между ними инсталляции, в том числе воплощенные по приговским эскизам «Динозавр», «Лестницы» или «Разрезанный глаз». Главная новость в том, что Кирилл Светляков раскладывает творчество поэта-художника-скульптора-перформансиста на мотивы – метафизические дыры-скважины-шестеренки, око, банки с пустотой, яйцо – и подыскивает иконографические параллели в багажнике истории искусства. Но главное – слово.
Художник Сол Левитт писал о примате идеи в западном концептуализме, об искусстве, которому уже надобны не чувства публики, а ее мозги, другой гуру, Джозеф Кошут, и вовсе дошел до того, что «искусство – это определение искусства» и что «быть сегодня художником – значит спорить с природой искусства». «Сегодня» – на излете 1960-х. Вот и в «московском романтическом концептуализме», как окрестил его на десять лет позже Борис Гройс, то же. С поправкой на «романтический»: в литературоцентричной культуре важна персонажность (отсюда – хоть маленькие люди Ильи Кабакова, хоть герои Пригова, к примеру, «милицанер» – или Виктора Пивоварова) и всматривание, в том числе психологизированное, в обитателей своего универсума. Слово и образ, слово как образ, как действующее именно что лицо для Дмитрия Александровича Пригова (всегда без панибратства, с отчеством, одновременно с тем, что в его кругу словца вроде «гения» и «нетленки» иначе чем «иронические ругательства», как сам он рассказывал, не использовались) – как основа основ. Отсюда его стихограммы, отсюда рисунки на газете, буквально поверх «Правды», или обратная ситуация, слова-теги поверх репродукций классических картин. Отсюда же и отбракованные стихи, но не вовсе отбракованные – собранные в букеты. И коллажи (это в 1970-х, до всякого Windows и Facebook) с окнами записей в формате вопрос-ответ. К примеру, так: «В чем смысл жизни?», открываешь – «Ждите ответа». Пригов примерял роль трибуна, в 1986-м расклеивая на улице свои «Обращения» (за что был принудительно отправлен в психиатрическую клинику), включаясь в традицию гражданской лирики, переключая интонацию на иронически-серьезную: «Граждане! Наше будущее побеждает нас с большим опережением!». Все верно – поэт по-прежнему больше, чем поэт, даже если «будущее» не заменять на снова актуальное «прошлое».
Вообще тем, кто видел предыдущие оммажи Пригову, в основном это уже знакомо. Просто время сработало не на руку Третьяковской галерее. Но раз сам Дмитрий Алексаныч (можно и так) то «каталогизировал» динозавров, то русских классиков, то и вовсе рисовал «Бестиарий», как минимум любопытно, что и его вокабулярию ищут параллели, коли сравнивают с универсалом и в том смысле имеют в виду, что он – как человек Ренессанса. Такой прием, кстати, в галерее задействовали на выставке натюрмортов, сравнивая работы, например, XIX века с современниками. Просто там были подлинники. Тут аналогии уместились в сводку небольших репродукций – разбросанные по всему свету произведения, конечно, собрать было бы почти невозможно, и этим оправдывается бумажное, несколько книжное воплощение кураторского замысла. В параллель к яйцу Босх и Дали, к приговским банкам, среди прочего, естественно, уорхоловский Суп Кэмпбелл, к теме зрителя и шедевра, опять-таки среди прочего, почему-то берниниевский «Экстаз Святой Терезы»… А к работам с «Правдой», казалось, логично было бы поместить несколько скабрезную, но ставшую саркастичной, хлесткой классикой работу Вагрича Бахчаняна «Вся «Правда» органа ЦК КПСС» (она же «Голая «Правда»). Впрочем, таков кураторский, авторский взгляд Светлякова. А Бахчанян здесь все же вспоминается между строк: приговский прием забалтывания клише – разбалтывания их смысла, обессмысливания, из которого парадоксально вырастает новый смысл – отчасти напоминает бахчаняновский афоризм «Мы рождены, чтоб Кафку сделать былью».
Дарья Гармоненко 