Дарья Курдюкова
Ангел воспарил над миром. Фото автора
«Странный город» соорудили в Гран-пале концептуалисты Илья и Эмилия Кабаковы, став первыми российскими художниками, которых монументально представила парижская выставка, ведущая отсчет с 2007 года. Прежде здесь уже показали Ансельма Кифера, Ричарда Серра, Кристиана Болтански, Аниша Капура и Даниеля Бюрена. Кабаковых могли бы увидеть еще год назад, но тогда из-за кризиса Monumenta пришлось отменить. Зато нынешний показ стал самым дорогим в истории смотра – бюджет выставки составляет около 4,5 млн евро, в проект вложились не только инициировавший Monumenta Минкульт Франции, но даже и России, и Департамент культуры Москвы – плюс спонсоры. Под ажурными колонками и стеклянным куполом Гран-пале Кабаковы поместили свой купол, руины триумфальной арки и белые павильоны. Курировали это директор парижского Музея современного искусства Жан-Юбер Мартен, который в 1980-х устроил первые в Западной Европе выставки Ильи Кабакова, и директор Мультимедиа Арт Музея Ольга Свиблова.
«Глаз, как известно, – это вынутый мозг», – говорит Ольга Свиблова, показывая на опрокинутый, под углом подвешенный купол, с которого начался «Странный город». Этот купол был создан для постановки в 2003 году в Бохуме оперы Оливье Мессиана «Святой Франциск Ассизский». «Странный город» состоит преимущественно из уже известных работ и инсталляций, которые аранжируются в иной ансамбль с новыми смысловыми оттенками.
Окулюсом-глазом купол, звучащий и меняющий свет и цвет, смотрит на город, на семь белых павильонов за белыми стенами. Вход в «Странный город» предваряет руинированная триумфальная арка, такая же белая. Триумф, но полуразрушенный, подернутый дыханием времени, как многое из классического искусства, к которому адресует идея арки – и много что еще адресует в проекте концептуалиста. Триумф и руина – парадокс, триумф без видимого (привычных рельефов-комментариев) повода – тоже. Кабаков вообще строит свой город на пространственных и смысловых перевертышах. Ничего удивительного – это же утопия. Метафизическая материя. Недаром стерильная белая архитектура инсталляции напоминает молчаливые сооружения с картин Джорджо де Кирико, основателя метафизической живописи.
Снаружи этот город выглядит герметичным, он словно замкнут сам на себе, но входишь внутрь павильонов, каждый – как энергетический сгусток, отдельный мир, везде свои мотивы, и все они в итоге цепляются друг за друга. Вот отсылающий к «Утопическому городу Манас» на севере Тибета (и одновременно – к Венецианской биеннале 2007-го, где был показан) зал – восемь холмов со стоящими на их вершинах камерой-обскурой, чтобы общаться с внеземными культурами, центром космической энергии, постройкой для получения сигналов из ноосферы, а рядом, без всякого противоречия, холм с райскими садами. Манас живет разом в земном и небесном измерении, как и весь «Странный город». Поэтому в пандан к «Манасу» есть павильон с «Дверями» (теми самыми, что показывали в Пушкинском музее в 2008-м): стоят себе, соединяя воображаемое внешнее и внутреннее, частное и общественное, здешнее и тамошнее. И если будет павильон с «Центром космической энергии» (откликающимся и на «Манас», и на традиции русского космизма), так против него запросто вырастет другой, названный «Как встретить ангела». А раз в итоге путешествия появится «Белая капелла», рядом окажется капелла темная (в обеих – новые работы). В одной – как куски фресок или мозаик – по стенам бегут разрозненные, как пазл, фрагменты картин, изображающих советскую повседневность в понятной советскому человеку манере, довершенные заменяющим Страшный суд темным пятном. Во второй – напротив, огромные перевернутые картины с Ильей и Эмилией Кабаковыми, но только летопись нарушается то вкраплением тех самых сценок советской жизни, то белыми купюрами.
Пожалуй, инсталляция – один из самых полифоничных жанров, придуманных искусством XX века. «Тотальная инсталляция», с которой работает Илья Кабаков, не только объединяет разные жанры изобразительного искусства с архитектурой, но и зрителя превращает в участника драматургического действа. В центре всего – как еще мог поступить философски настроенный художник? – «Пустой музей» (проект 1993 года). Искусство как эфемерная конструкция, живущая в голове.
Кабаковы обращаются с пространством как с временной протяженностью, время тут переживается как творческая длительность, как созидание – это время уже как категория «философии жизни» Анри Бергсона. Они городят инсталляцию, как на качелях лавируя между низким и высоким, будничным и сакральным, и чтоб встретить ангела, кабаковский персонаж взберется вверх (не навернется ли, как Икар?..), на башню, наклоненную и как татлинская башня Третьего Интернационала, и как трибуна Эль Лисицкого – чтоб вырваться из будничного, как стремился знаменитый кабаковский «Человек, улетевший в космос из своей квартиры» (по иронии судьбы приземлился он в Центре Помпиду). Жест тянущихся друг к другу рук героя и ангела – тоже переосмысление традиции: там, где у Микеланджело Бог вдыхал жизнь в Адама, у Кабакова маленький человек тянется к тому, кто может (как кажется ему) помочь. Высокое, по Кабакову, растет из быта, из сора – потому неподалеку ангел спустится и парит под табуреткой, под которой уместится свой космос с речкой и домами. И уже не кажется странным, когда, подыгрывая выставке, погода капризничает и то заливает Гран-пале солнцем, то напускает по его крыше барабанить дождь – тогда огромное пространство в 13,5 тыс. кв. м будто схлопывается, словно сидишь на даче, и это там уютно дождь стучится в крышу.
Гран-пале строился как временное сооружение для Всемирной выставки 1900 года и стал одним из символов Парижа. Нынешние павильоны Кабаковых тоже – временные, их разберут после 22 июня. Было бы логично, если бы «Странный город» в конце концов остался или хотя бы был показан в России. Про это, однако, пока не слышно. Фундамент «Странного города» замешен на советском контексте, но художники попутно отвешивают поклоны искусству разных эпох вплоть и созвучной Ренессансу мечте об идеальном городе, и проект разрастается до универсальных обобщений. О постоянстве временных вещей. О парадоксе вдохновения. О творческих порывах, между которыми, как между станциями, идет поезд жизни.
Париж–Москва
