Дарья Курдюкова
Ленин маленький. Ильич все еще будоражит воображение художников и общества. Фото автора
Пространство Цеха Красного может облагородить почти любую выставку. Почти... Ну так вот, под сводчатыми потолками, меж колонок, делящих зал наподобие нефов, лежат на боку-стоят-крутятся шкафы, неподалеку сгруппировались коробки-домики с вмятинами, например, от севшей на них задницы, костлявые руки и ноги скелетов держат над нашей головой то миску, то сумку из бутика, к холстам с выражающими экспрессию цветными подтеками «пришпилены» непропорционально растянутые галстуки (скажем, Gucci) – но больше всего тут сосисок. В нескольких интервью Вурм уже поведал, что сей полуфабрикат считает символом европейского общества. И в смысле fast food, и в плане болезненной для человечества темы ожирения, и имея в виду фразу вроде «это сосиска», равноценную нашей «трын-траве». Колбасные изделия (из синтетических материалов воспроизведенные как нельзя натуралистичнее) всех габаритов то витиевато тянутся ввысь, то становятся на четыре ноги, то грузно усаживаются, как человек с одышкой – словом, частенько мнят себя одушевленными. Художник который год высмеивает общество потребления (в том числе и новой колбасной серией), но вот выставка и сама походит на витрину дизайнерской лавочки, рассматривая которую вспоминаешь ничего не выражающее «прикольно».
Мир приметил Вурма в 1990-х, когда на Западе уже вовсю работали с критикой консюмеризма. В России это стало актуально в нулевые годы, и здесь австрийца видели в памятном, мастерски сделанном Жан-Юбером Мартеном основном проекте III Московской биеннале, в сборном показе «Австрия, давай!» в Музее архитектуры и даже на сольном смотре в ЦДХ. Сольно художник тогда показывал и знаменитые «Одноминутные скульптуры», фото- и видеодокументации эдаких перформансов, где люди абсурдно контактировали с бытовыми предметами (тщились удержаться на швабре, к примеру), и манекены людей, которых раздуло, как шар, и разжиревшие авто… Прежде юмор, которым вооружился Вурм как главной методой и который правда от многого может спасти, бил в цель – автор либо давал свою работу как реплику в состав большого сводного высказывания куратора, либо сам устраивал выставку как шоу, она была разнообразна и потому смешна.
Сейчас все устроено так, что, скажем, гибриды шкафов, которые посвящены пившим художникам вроде Мунка или Кунинга и с коими нужно контактировать (залезать внутрь, кататься…) в состоянии подпития, для чего тут имеется бутыль (любопытно, хватит ли заветной жидкости до окончания выставки), или скульптуры-сосиски – превращаются в гэги. Выбивается из их длинного ряда разве что скульптурка Ленина с большой головой, что держит столешницу – снова со стоящим на доске стаканом. Когда посмотришь четыре–шесть работ, еще смешно. Но прием – предметы повседневной жизни, саркастично возвеличенные несоразмерно своему значению и высмеивающие какое-то «вообще» ненастоящее потребительское существование – поставлен на repeat. Ты уж вроде все понял, а гэги сыпятся и сыпятся. Толки о том, что у общества потребления, частью которого стало и современное искусство, и работы Вурма (он же их продает), рожа крива – не новы. Другого способа сказать об этом художник не предложил – и все зациклилось на одной ноте. Будь показ выстроен оригинальнее или будь он элементарно более камерным, или будь его работы снова включены в более широкий коллективный месседж (как точечное вкрапление Вурм бывает хорош – чего стоит сделанный им и перевернутый вверх дном дом, атаковавший фасад венского Mузея современного искусства), впечатление могло быть иным. А так… Слишком длинная шутка перестает веселить.
Дарья Гармоненко 