Один великий русский пианист, когда его называли первым, неизменно поправлял: я – не первый, я – второй. А на естественное недоумение отвечал: первых много, а второй – я один. Николай Шейко вряд ли обидится, если его причислят к ряду неповторимых вторых. Бахрушинский музей часто обращается к нему как к знатоку таких «вторых». Сейчас и про первых мало кто скажет, а то и не вспомнит, а Шейко рассказывает об Ильинском, Акимове, Мейерхольде, но также о Санине и других, которых стареющая прима Аркадина у Чехова причисляет к допотопным. Шейко всех помнит.
Сегодня в Москве идет один его спектакль – «Последнее письмо» в «Эрмитаже». Со своей женой, актрисой Александрой Ислентьевой он поставил пронзительный спектакль по одной из самых тяжелых и трагических глав романа Гроссмана «Жизнь и судьба». Но всякий, кто к театру неравнодушен и помнит премьеры последних лет 15, хотя бы 15, помнит его «Маскарад» и «Сон в летнюю ночь» во МХАТе, там же – «Венецианского антиквара» с Вячеславом Невинным и Виктором Гвоздицким, составивших неповторимый дуэт; последний его спектакль во МХАТе – «Учитель словесности» по «Мелкому бесу», где главным был Гвоздицкий, а первый – в начале 90-х – «Блаженный остров» Миколы Кулиша, где солировал Невинный.
Известны писатели – авторы одного романа, сделавшего их знаменитыми, или драматурги, вошедшие в историю одной пьесой. Николай Шейко счастливее всего был, когда проводником его мыслей становился великий актер Виктор Гвоздицкий. Это было больше, чем простое творческое сотрудничество, и вряд ли причиной тому было совершенное единомыслие. Когда Гвоздицкого не стало, Шейко как будто потерял вкус к режиссерскому делу, а к театру сохранил интерес в той части, которая касалась увековечивания памяти этого главного его актера.
Шейко окончил Харьковский театральный институт, начинал в легендарном Киевском театре имени Ивана Франко, работал много где: очередным в Рижском ТЮЗе и в Александринском, главным режиссером – в Русском театре Таллина и в Молодежном в Минске. В Таллине его радостно встретили, но когда за первой успешной премьерой последовала вторая, третья, когда он, интеллигент и, не побоюсь этого слова, аристократ, заставил выпускать афиши на двух языках, а не только на русском, как было заведено до него, а на его премьеры приезжали Арбузов и Володин, интерес к нему резко стал падать. Успешный русский театр в Эстонии уже не был нужен. А Шейко – это видно и сегодня – обеими ногами стоит в русском Серебряном веке. Кто видел почерк Алексея Ремизова, тут же признает по почерку в Шейко человека той счастливой и игривой эпохи Арлекинов, Пьеро, Коломбин... Ему вспоминать сподручней, чем иметь, как написала однажды Ахмадулина. Последние строки в этом стихотворении: «блеск бытия изжить, спалить дотла и выгадать его бессмертный отблеск».
«НГ»