Григорий Заславский
Василий Бочкарев – солист и первая скрипка в премьере «Села Степанчикова...».
Фото с официального сайта Малого театра
Театр рано почувствовал особую театральность «Села Степанчикова и его обитателей», в историю вошел и стал легендарным спектакль Художественного театра, поставленный Немировичем-Данченко, в Москве уже не первый год Фому Опискина играет в Театре имени Моссовета Сергей Юрский. В Малом театре эту главную роль – героя, имя которого давно уж стало нарицательным, – играет Василий Бочкарев. В спектакле помимо него заняты Виктор Низовой – он играет Егора Ростанева, отставного полковника, в имении которого и расцвел организаторский, литературный и все прочие таланты Опискина. В роли Ивана Мизинчикова – Глеб Подгородинский, еще один премьер Малого театра, из поколения 30–40-летних, но спектакль Антона Яковлева – это в первую очередь бенефис Бочкарева, возможно, кстати, и против воли режиссера. Глядя на сцену, честно говоря, не сразу поймешь, в какую же сторону звал актеров режиссер, зачем взялся за эту прозу, зачем согласился на такую вот конструкцию – лестницу, связывающую сцену полукругом, этакой дугой, которую так толком никто и не обыгрывает. Стоит – только место занимает.
Вообще Малый театр в этом сезоне качает из стороны в сторону, не поймешь наверняка, куда стремятся, что сказать хотят. Одна из предыдущих премьер нынешнего сезона – «Сирано де Бержерак», поставлена французом Жоржем Лаводаном. Везде его называют ведущим режиссером Европы, так и есть, судя по перечню назначений, он возглавлял, например, «Одеон», сменив самого Джорджо Стрелера. Но, как ни напрягай память, трудно вспомнить хотя бы один его спектакль, увиденный и оставшийся в памяти.
В «Сирано…» недоумение, мягче не скажешь (а жестче – вариантов будет много), вызывает глухота к слову, какое-то равнодушие к стиху. Если режиссера так мало беспокоят слово, стихотворная поступь, ритм и рифма, к чему было браться за эту романтическую драму Ростана? Ну, хорошо, режиссер из всей труппы Малого театра выбирает на роль Сирано Алексея Коновалова, молодого и корпулентного, – он, например, играет Митрофанушку в «Недоросле». Хороший характерный актер, в старинных терминах – из тех, которых брали на роли комические, простаков. Возможно? – Сегодня возможно и не такое. Интересно? – Всякий понимает, что все зависит от того, что еще придумал режиссер. А режиссер ничего больше не придумал, чтобы обосновать, почему в его спектакле Сирано внешне так похож на актера Монфлери, которого поэт так безжалостно прогоняет со сцены. Кстати, в спектакле Малого театра (и это – ненаказуемо!) один и тот же актер играет по нескольку ролей. Тот, который играл Монфлери, затем выходит в роли монаха, потом – пирожником. Не меняясь, не меняя рисунка игры. Почему? – Нет ответа. Но главное: «Сирано де Бержерак» нуждается в Роксане. Ведь эту девушку сильно любят сразу несколько главных героев у Ростана, а восхищаются – все без исключения. Желательно, чтобы полюбили и зрители, или – хотя бы поняли, что в ней увидели одновременно – Сирано, Кристиан и граф де Гиш. В Малом театре, в спектакле Лаводана, Роксану играет Анастасия Иванова. Красавица, да. Но на сцене, во всяком случае в роли Роксаны, совершенно не убеждает, что заслуживает такой вот безумной страсти всех, кто встречает ее на пути. Лишенный стиля – хоть какого-нибудь, любого, – «Сирано…» Лаводана больше всего напоминает… «Вампуку», да, ту самую, настоящую, принцессу или царевну Африканскую, которой сто лет назад развлекали и веселили публику кабаре.
«Село Степанчиково…» – не романтическая драма, скорее история прямо противоположная «Сирано…», почти – пародия, литературный памфлет, где Достоевский, кажется, надо всеми смеется, в том числе и над самим собой.
О Подгородинском, о Низовом стоит сказать особо, но игра Бочкарева в «Селе Степанчикове...» – такая, что, кажется, каждую секунду его существования на сцене можно расписать на две-на три страницы, это – такое столпотворение мелочей жизни в каждую секунду сценического существования, что, честно говоря, в какую-то минуту начинаешь завидовать сам себе. Это какая-то фантастически предугаданная Достоевским и сыгранная во всех мельчайших подробностях азбука нейролингвистического программирования, интеллектуального наперсточничества, убеждения у всех на глазах и всех – в чем угодно, но главное – в своей, Опискина, сюжето- и мирообразующей роли. «Хотите знать, как я страдаю?! Спросите у Шекспира!» – Он улыбается, чуть слаще, чтобы сказать – совершенно естественно. Он – человек, да, совершенно живой и сегодняшний, как бы возвращенный в жизнь с карикатурных страниц, из персонажа Опискина, вновь ставший живым человеком, человечком Достоевского, но, точно подсвеченный в темной комнате свечою, вырастающий в страшного великана, которые, как верно заметила у Чехова Раневская, в жизни – пугают.
Как писал 200 лет назад один наш драматург одному великому русскому актеру: счастлив Княжнин, что живет в одно время с Дмитревским. Бочкарев не боится напоминать вполне реальных героев нашей жизни, ведь и Достоевский шутил, шутил на свой манер – недобро, даже зло: то вдруг скажет что-то, и кажется – похож на Мединского, даже слова – точно его, то вдруг взглянет этаким вечным Остапом Бендером, то, когда в финале садится на краешек сцены и просит не создавать ему монументов, доверительно сообщает, что, когда все кончится – поедет в Москву, лекции будет читать, внешне – совершенно мистически – напоминает Путина. Так злободневно в Малом прежде не принято было играть. Неужто Бочкарев?.. Или – не Бочкарев, а – Достоевский?
