Григорий Заславский
Фото с сайта Центрального академического театра Российской армии
В премьере Театра Российской армии, имея такое желание, да, впрочем, в некоторых случаях и без специального предубеждения, можно отыскать немало недостатков. В среду вечером сыграли первый спектакль, наверняка очень многое еще выправится. Но главного не отнять: текст старой, 145-летней давности (почти – ровесницы Станиславского!) пьесы звучит, не кажется архаичным, он понятен. Понятен и – как тогда, как потом, как недавно – злободневен. Слабый царь – сильное окружение, царь – добрый, святой почти, а зла вокруг – видимо-невидимо. Грозного, отца Федора Иоанновича, нет, а «кланы» продолжают драться не на жизнь, а на смерть. Быть ближе к трону – естественная, а в некоторых случаях и единственная цель жизни, с нею и другие блага приходят. Даже не «другие» – все.
Морозов, который, многие еще помнят, в Малом театре поставил много хороших спектаклей, в частности, живой и замечательный «Пир победителей» по стихотворной драме Солженицына, в Театре Российской армии, где стал главным (а в Малом был среди других, очередным режиссером), живет непросто. Особенно трудно – последние годы, пора уж назвать вещи своими именами – когда министром обороны стал Сердюков. В театре, на спектаклях, по-моему, он не был ни разу, зато за последние годы сперва армейский театр потерял нумерацию войсковой части, следом отняли и надбавки за звания. Дошло до того, что зарплаты в академическом театре, который по-прежнему оставался в ведении Министерства обороны, были ниже, чем в федеральных и театрах столичного «главка», причем – в несколько раз!
По театру – от разных его сотрудников – я то и дело слышал страшные слухи, что их вот-вот закроют, а здание продадут. Опять же от разных давних знакомых узнавал, что снова были «покупатели» – входили в театр, осматривали стены, проходили по лестницам, к стенам приглядывались, остукивали – крепки ли? Из театра шли дальше: на той же Суворовской площади – Культурный центр Вооруженных сил, при нем – парк, напротив – ведомственная гостиница. В конце концов, чем Театр Российской армии хуже 31-го ГПИИСа? Тоже – актив, тоже – можно приватизировать, продать, со всеми вытекающими «преференциями».
Я помню, с какой горечью обо всем этом говорил мне, увы, покойный Федор Яковлевич Чеханков: ведь мы же, говорил он, каждый год – по самым дальним военным городкам, и сейчас по-прежнему, ездим, выступаем… За что?!
«За что?» – вопрос, который стоит, как слезы, в глазах Николая Лазарева, которому Морозов отдал роль царя Федора. Он-то ведь всех примирить хотел, чтобы забылось все, все ужасы батюшкиного – Грозного – правления. Не получается. Финал: «Моею, моей виной случилось все! А я – хотел добра, Арина! Я хотел всех согласить, все сгладить, – боже, боже!..»
Черные падуги над сценой сходят полукругами вниз – в одну и в другую стороны, образуя своды царских или боярских палат. Вместо белого города тех лет – черный город. Эта самая черная ткань – почти единственное украшение сцены, если не считать слишком бутафорских заборов, частоколов, которые крутят туда-сюда. А еще – несколько колоколов по краям сцены, в которые ударяют, «отбивая» одно событие от другого. Звук колокола – для этой истории, конечно, не случайный, важный.
«Царь Федор Иоаннович» – пьеса многонаселенная, с массовыми сценами. После трех десятков действующих лиц – списком идут бояре, боярыни, сенные девушки, стольники, дьяки, попы, монахи, торговые люди, посадские, стрельцы, слуги, нищие и – наконец! – народ. Народная драма! И вот эта массовка в первом действии – не так, а во втором – все выразительнее, интереснее, важнее, хоть роль ее в исторических событиях ничтожна, – в конце концов Алексею Константиновичу Толстому известна была эта важнейшая и точнейшая – в историческом смысле – ремарка Пушкина: народ безмолвствует. Как вода, как волны – пали ниц, и лиц не видно… Одна из самых сильных минут спектакля, когда Федор не бьет еще в колокол, а гладит его, и колокол отзывается и на это прикосновение-поглаживание. Звучит. Тихо, но все равно – звучит.
Временами казалось, что главной целью постановщика было – заново вдохнуть душу в театр, заставить актеров снова поверить, что театр жив, что история его продолжается, и продолжается (после того как год назад отметили 90-летний юбилей, среди прочих слухов был и такой: юбилей пройдет, театр и закроют) – такою вот великой пьесой. Такие пьесы ведь тоже – приподымают, заставляют подтягиваться, собраться с силами, сами дают новые силы.
Годунов (очень интересное лицо у актера, его играет Николай Козак: татарские скулы, а лицо – лицо временами напоминало Аслана Масхадова, даже как-то не по себе становилось от этого страшного сходства) приносит царю челобитные – бояре, бежавшие в Литву при Грозном, просятся теперь обратно. И Федор отвечает: «Кто ж им мешает?/ Милости прошу!/ Да их, я чай, туда бежало много?/ Мое такое разуменье, шурин:/ Нам делать так, чтоб на Руси у нас/ Привольней было жить, чем у чужих;/ Так незачем от нас и бегать будет!» Так всё… повторяется. Точно и вправду – по кругу.
Дарья Гармоненко 
