Марина Гайкович
Сразу и не поймешь, что этот спектакль Жолдака – по «Онегину»...
Фото РИА Новости
В Михайловском театре прошла премьера оперы «Евгений Онегин». Режиссера Андрея Жолдака группа лиц на галерке освистала на поклонах – что ж, публика в Петербурге слишком консервативна (если только это не запланированная акция, уж слишком стройный хор был). Между тем можно не соглашаться с идеями режиссера, но то, что смотреть этот спектакль безумно интересно, – факт.
От традиционного «Онегина» здесь остался только малиновый берет – но в какую он попал обойму! Спектакль решен в черно-белой гамме (художник Моника Пормале в соавторстве с режиссером). В увертюре открывается стерильно белая комната, Татьяна видит мираж – маленькую игривую девочку, которая, веселясь, рассыпает черные ягоды (привет варенью!), бусы из них – на Татьяне. Так в эту девственную чистоту вкрадывается, вползает чувственность (через детали одежды, предметы интерьера, наконец, в виде Онегина, полностью в черном), чтобы поглотить этот мир целиком, чтобы в третьем действии герои оказались в абсолютно черной комнате, где только мелькают белые пятна тарелок и фарфоровых чайников, где бывшая страдалица Татьяна – роковая женщина в черном корсете и черных очках. А последние такты и вовсе поглощает тьма. И после паузы – где должны уже идти аплодисменты (впрочем, они начались) – вдруг раздается начальное ре у контрабасов, и снова начинает звучать увертюра: и мы видим картинку семейной идиллии, Татьяну и Гремина у новогодней белоснежной елки и их маленькую дочку, которая рассыпает по полу белые бусины. Засохшее дерево, что Таня посадила в третьей картине, перед тем как прослушать нравоучительную отповедь Онегина, стоит на камине. По сути, история начинается сначала…
Честно говоря, первый акт «идет» с трудом – раздражают детали, которые кажутся бессмысленными и абсолютно «не из той оперы». Вроде слуги Онегина в виде Фавна – он наигрывает мелодию на рожке, когда занимается заря в сцене письма Татьяны. Или карлика (Черномора!), который, кажется, незримо всем тут заправляет. Или даже именно заправляет – следит за тем, чтоб жизнь героев шла по намеченной колее, и никаких тебе незапланированных влюбленностей. Карлику – носителю высших сил под силу через стенку часов перевалиться по ту сторону (чего? Это уже метафизика). Часы показывают разное время, вертится юла, Татьяна и ее копии крутят тарелку: режиссер отыгрывает, в общем, ключевую в творчестве Чайковского тему – тему неизбежности, покорности судьбе, тему рока. Онегин пытается всеми силами повернуть судьбу вспять, вышвыривает карлика в окно, Татьяна, кажется, уже готова сдаться (страстный поцелуй), но Черномор вползает в дверь цел и невредим.
В этой старой русской усадьбе все уже «созрели» или «перезрели»: няня истерично достает белье из стиральной машинки (которая оказывается тут же, за одной из дверей гостиной), старшая Ларина все время заламывает руки, Ольга практически взрывается от желания, а до свадьбы еще две недели ждать. Татьяне всюду грезятся фаллические символы, например, в виде выдвигающихся из камина черных огромных стеблей роз с шипами (накануне она укололась, принимая букет от Онегина). Онегин посыпает ее теми самыми черными ягодами, тут и там льется молоко. Ленский, уже пораженный выстрелом Онегина (вызывать его на дуэль было чистой воды сумасбродством, в этом спектакле у него слава отличного стрелка: десять шариков и ни одного промаха), сам забирается на опрокинувшиеся напольные часы – и на него молоко льют ведрами – не то пытаются оживить, не то совершают одним им ведомый ритуал.
Иногда от чрезмерности происходящего на сцене хочется отстраниться и погрузиться в музыку. Но это оказывается не так просто. Трактовка Михаила Татарникова при всей вышколенности оркестра (к технической стороне никаких претензий) уж слишком прямолинейна. Нет здесь ни тонкости, ни любования деталями, ни вагнеровского томления (уж коли режиссер ставит во главу угла сексуальность), ни сочувствия, нет даже полутонов: не очень громко, громко и очень громко, что, конечно, «играет» в танцевальных картинах (внешние эффекты), но не поддерживает внутренние движения героев. Мужская половина – блестящая: что Янис Апейнис с его холодностью и отстраненностью (Онегин), что совсем молодой Евгений Ахметов, претендующий на эталонного Ленского, по крайней мере в этом спектакле, где он не более чем пылкий влюбленный. Женская половина на премьере (немного) проигрывала партнерам по пению, но компенсировала артистизмом: и Татьяна Рягузова (Татьяна), и Ольга (Софья Файнберг) создали многомерный образ, модулировали вместе со своими героинями от одного состояния к другому, подавляли эмоции и давали им волю. Жолдак, который ставит своим артистам (драматического театра, не музыкального!) крайне сложные задачи, и здесь планку не опустил, должен быть доволен.
Санкт-Петербург–Москва
