Кирилл Серебренников обещает поговорить с каждым и ни в коем случае не увольнять стариков.
Фото РИА Новости
Кирилл Серебренников в начале августа назначен новым художественным руководителем Театра имени Гоголя. Часть труппы продолжает выступать против этого назначения и 23 сентября собирается выйти к памятнику Гоголю на Гоголевском бульваре. Кирилл СЕРЕБРЕННИКОВ находится сейчас в Германии, выпускает там спектакль и по скайпу ответил на вопросы корреспондента «НГ» Григория ЗАСЛАВСКОГО.
– Первый вопрос – не о Театре Гоголя, а про Германию. Чем ты там занят сейчас?
– Я работаю в Берлине. Делаю оперу Ольги Нойвирт, которую она сочинила по опере Альбана Берга, называется она American Lulu. Достаточно трудная опера, интересная и сложная музыка. Ольга Нойвирт, современный австрийский композитор, перенесла все события в Америку 50-х и 70-х годов прошлого века, действие происходит в двух временах.
Сюжет первых двух актов примерно тот же, что и у Берга, но с некоторыми отклонениями, а третье действие – новое. Очень хороший состав солистов. В Берлине состоится мировая премьера.
– Как я понимаю, сразу после премьеры ты вернешься в Москву, чтобы с головой окунуться в дела Театра Гоголя. Известно, что переговоры шли давно. Но у меня сложилось впечатление, что все-таки не предполагалось объявлять назначение в начале августа. Вряд ли ты собирался, будучи уже назначенным, два месяца не иметь возможности встретиться с коллективом?
– Нет, почему же, мы говорили и о сроках, разумеется, это уже была окончательная фаза переговоров, но у меня заранее была спланирована работа, и я сказал, что смогу начать только с октября. На это мне сказали: ну, хорошо, давайте так.
– Всех волнует: правда ли, что кто-то кого-то уже увольняет, зачищая площадку к твоему возвращению?
– Нет, там было, насколько я понимаю, несколько увольнений в административной части. Артист Мезенцев уволился в первый день, что говорит о нем как о порядочном человеке – он не захотел работать с новым художественным руководителем: не хочу, мне нравилось работать с предыдущим руководителем, он ушел – и я ушел. Очень человеческая, мужская, вообще нормальная позиция.
– Естественная.
– Естественная абсолютно, любой на его месте поступил бы именно так. И еще кто-то из технического персонала уволился, кто-то еще уволится, но это связано с какими-то, как я понимаю, экономическими вопросами. Директор, можно так сказать, чистит команду, не все, видимо, там было благополучно… А из актеров уволился Мезенцев и еще одна молодая девушка, которая, видимо, знает, куда она пойдет.
– В связи с этой историей я вспомнил сюжет с Юрием Петровичем Любимовым, которому, по рассказу Любимова, Владимир Путин однажды пообещал помочь ввести контракты. Но ничего из этого не вышло. Не было ли и в этой ситуации так, что департамент культуры обещал помочь какие-то оргвопросы решить или помочь в их решении, чтобы не получилось, что приходится приходить и все делать самому? Я – о контрактах с артистами в первую очередь.
– Я никого не могу винить в департаменте культуры, потому что им досталось сложное наследство. Сегодня весь мир, вся Россия на срочных контрактах, а у нас где-то в театре кто-то до сих пор на бессрочных. Абсурд. И это такой конфликт экономик, конфликт укладов, который необходимо срочно преодолевать. Вопрос же ведь не в том, что человека можно было легко уволить. Нет, должны быть обязательно профсоюзы, какие-то регламентации в трудовом законодательстве, которые защищали бы работника. И если человек увольняется, он должен быть уверен в том, что получит зарплату, выплаты дополнительные, социальный пакет. Но, согласитесь, странно, что с человеком, работником вообще ничего сделать невозможно, он в лучшем случае просто неприкасаемый, а в худшем – висит мертвым камнем на бюджете. Хотя и в департаменте культуры, и в министерстве давно уже говорят, что вот-вот все перейдут на срочные контракты. Это – нормальная общемировая практика. Мы должны наконец прийти к тому, что плохие сотрудники могут быть уволены, потому что они плохие.
– А хорошие?
– А зачем увольнять хороших? Никто из руководителей хороших сотрудников не уволит. А если они решат уйти сами, тут же найдут себе другую работу. Потому что они конкурентоспособны. Страх артистов перед увольнением – это признание собственной неконкурентоспособности.
– Откуда идут слухи, что вместо театра на улице Казакова появится кафе с рестораном и кабаре? Что с театром будет – неизвестно, а ресторан будет точно?
– Когда у меня спрашивают, что у вас за конфликт, я даже не могу прокомментировать, потому что у меня ни с кем никакого конфликта нет. Я эту ситуацию как конфликт не воспринимаю, потому что я не всех этих людей знаю лично, хотя многих видел в спектаклях. А находиться в конфликте с незнакомыми людьми я не могу. Как я понимаю, там два-три человека есть в труппе, которые что-то придумывают и раздувают пламя борьбы. В общем, нашли себя в этой активности: кто-то работает, а кто-то интервью любит давать. Я понимаю, для многих в Театре Гоголя произошедшее стало большой неожиданностью – для них смена руководства, которое ими правило 25 лет, как гром среди ясного неба, а тут еще пришел какой-то «страшный» человек, да еще и не пришел, не поговорил, не произвел, скажем так, традиционных ритуальных телодвижений…
Если серьезно говорить, то я этих артистов понимаю, они, видимо, не очень хорошо представляют себе, что дальше будет, и потому придумывают, что будет, – отсюда и фантазии про кабаре с рестораном. Видимо, они не очень внимательно читают те многочисленные интервью, которые я дал, говоря, что театр останется театром, что репертуарный театр разрушить невозможно, что закрыть учреждение культуры в нашей стране вообще невозможно ни при каких обстоятельствах. А если ты меня спросишь про ресторан или кафе, то я скажу – да, мне кажется, что вообще в театре должен быть нормальный ресторан или кафе, куда люди будут перед спектаклем или после спектакля заходить, общаться. Такой буфет или кафе есть и в Шаубюне в Берлине, и в лондонском Барбикане – во всех театрах мира. Это должно быть такое очень обаятельное, приятное место, при этом приносящее прибыль театру. «Гоголь-центр», как я его себе мыслю, будет открыт для зрителей с трех часов дня и до ночи. А это потребует и значительного увеличения зрительской зоны.
У нас есть план изменения пространства, к реализации которого мы пока приступить не можем, потому что необходимо получить огромное количество согласований. Мы, конечно, их будем ждать, чтобы все нами задуманное делать абсолютно легально. Так вот, этот план предполагает убрать большое количество клетушек и каких-то кладовок, коммунальных комнаток, в которых все как-то ютились, и сделать большие зрительские площади. Вплоть до того, что мы с директором Алексеем Малобродским решили отказаться от кабинетов, которые были у предыдущих директора и художественного руководителя, – это все будет зрительской зоной. Там зрителю будет приятно находиться, причем по разным поводам – либо это будет поэтическая программа, либо дискуссионный клуб, либо показ документальных фильмов или театральных премьер в других театрах разных стран мира, либо по каким-то другим поводам – для всего этого потребуется больше места. Основной зал тоже изменится и сможет менять свою конфигурацию, в нем будет установлено много новой аппаратуры – звуковой и световой, чтобы он мог соответствовать задачам современного авторского театра.
– То есть старики, которые боятся, что их уволит Алексей Малобродский, остаются все?
– Конечно. Алексей Аркадьевич встречался с ними, задавал вопросы, как я понимаю, на тему, кто хочет или не хочет работать, кто из них собирается или не собирается идти на пенсию. Это были вопросы технические, никакого принуждения к увольнению не было. Я утверждаю это: стариков никто не увольняет, а наоборот, я всем, кто хоть как-то может и кому интересно работать, предложу работу. Потому что стариков хороших днем с огнем не сыщешь, а в тех спектаклях, которые будут репетироваться, есть роли для артистов старшего поколения! Я знаю, что в труппе есть те, кто работал еще в Камерном театре у Таирова. Разумеется, ответственность за старшее поколение ложится на нас на всех. Это – святые вещи.
– Все равно меня не покидает ощущение, что департамент культуры каким-то образом подставил тебя, оставив один на один с этими людьми. Расчищать площадку...
– Это не так совершенно, я так эту ситуацию не вижу. Более того, началось все ведь с того, что Сергей Капков около трех часов говорил с труппой, объясняя ситуацию, – почему произошла смена руководства, что будет дальше, что ничего страшного не будет, успокаивал как мог. Но, видимо, вопрос в какой-то инерции мышления, или в актерских нервах, или в том, что завелись там каких-то два-три провокатора. Скоро это все прекратится – потому что надо начинать работать. А работы запланировано много. Со всеми получится у меня работать? Скажу честно – не со всеми. Именно поэтому не встречался с труппой, чтобы не врать людям в глаза про то, что со всеми буду работать. Те, кто писал и пишет письма против меня и выходит на митинги – а я даже не интересуюсь их фамилиями, потому что если среди них будут те, с кем я собираюсь сотрудничать, останется неприятный осадок, – так вот, мои критики оперируют понятием «труппа», а я считаю, что труппа – это художественная общность, ансамбль, как в театре у Фоменко, в Малом драматическом театре у Льва Додина. Да, там ансамбль, труппа, а здесь – списочный состав, штатное расписание, «коллекция» предыдущего художественного руководителя. Я же не могу работать с чужими артистами. Не хочу оперировать понятием «труппа», хочу оперировать понятием «каждый конкретный человек». С каждым отдельно буду встречаться, обсуждать возможности или невозможность работы. Но с кем-то встречаться не буду.
– А в чем ты видишь сегодня помощь со стороны департамента культуры, какая помощь нужна в первую очередь?
– Во-первых, надо согласовать тот ремонт, который в октябре мы планируем уже начать. Во-вторых, надо согласовать и провести тендеры на закупку аппаратуры, потому что пока в театре просто не на чем работать. Свет, звук, проекции, видеоаппаратура – все находится в таком состоянии, что работать тяжеловато, почти невозможно. У нас, по-моему, на «Платформе» больше технических возможностей, чем здесь. Конечно, мы будем использовать и то, что есть. Но для того, что задумано, надо кое-что закупить. Не до роскоши уже – просто надо на чем-то работать. Вообще сейчас главное – просто помыть театр, навести порядок и чистоту. И тех людей, которые сейчас пытаются буянить и говорить о разрушении театра-дома, почему-то никоим образом не смущало, что в течение нескольких лет в помещении театра находился ночной клуб «Икра». Это им было нормально. В ту часть театра, где был ночной клуб, страшно зайти – ощущение, как будто инопланетяне забрали людей, а все вещи бросили. Там до сих пор поломанная мебель, кухня какая-то, сковородки с засохшей едой, какие-то странные обои. Там адская разруха, много захламленных помещений… При этом в театре нет репетиционного зала. Поэтому из бывшего ночного клуба мы сделаем репетиционный комплекс, сейчас это самое важное. А также нам надо найти место, где смогут сотрудники сидеть. В этом крыле нет окон и вообще не очень-то удобно, темно и низкие потолки, но поскольку мы собираемся увеличивать зрительскую зону, нам придется переехать туда.
– А что за история про то, как Кирилл Серебренников ходил по театру с рулеткой и что-то обмерял?
– Ничего я не мерил рулеткой, это кому-то показалось, наверное. Хотя версия забавная. Просто у меня был один-единственный день, мы приехали с архитекторами, которым надо достаточно быстро разрабатывать проект, и нам пришлось очень быстро пройти по всему театру. Вот мы вместе ходили, смотрели на стены, на эту разруху и чесали затылки…
– Какова должна быть, по-твоему, пропорция сегодня между проектным театром и репертуарным?
– Проектный театр ведь тоже репертуарный. Репертуарный театр – это такой театр, где есть репертуар. Это же не открытая площадка, куда может любой прийти со своим спектаклем, поиграть и уйти. Театр Гоголя не будет проектным театром, он будет репертуарным, только спектакли будут идти блоками. Это, может быть, ближе к ленкомовской системе или к системе «Сатирикона», которая мне нравится. Спектаклей может быть не очень много, но они чаще идут, когда появляется новый – предыдущие закрываются… Это дает возможность спектаклю развиваться. Когда спектаклей в афише много, а играют спектакль раз или два в месяц, от него остаются рожки да ножки...
– Студенты с твоего курса, наверное, придут в труппу стажерами?
– Студенты какие? Актеры «7 студии» станут резидентами в новом «Гоголе» вместе с саундрамой Володи Панкова и компанией современного танца «Диалогдэнс» из Костромы. А на курсе в Школе-студии МХАТ у меня четыре режиссера, они уже работают в разных местах, хотя им еще год учиться. У кого-то, я думаю, будет проект в Театре Гоголя.
– А уже понятно, кто и что будет делать?
– Будешь смеяться – у меня сезоны сверстаны до 2015 года. Я знаю, чем буду заниматься в этом сезоне, на этот и следующий тоже уже есть договоренности с режиссерами – и с иностранными, и с нашими. В этом будет серия спектаклей по киносценариям. «Рокко и его братья» Висконти, «Страх съедает душу» Фасбиндера, «Идиоты» Ларса фон Триера. Это все первоклассная драматургия, интересно ее сделать в театре. Фамилии режиссеров известны, но я назову их позже. Володя Панков вместе с саундрамой и балетом Татьяны Багановой покажет премьеру «Сказка о мертвой царевне» и приступит к «Мандату» Эрдмана. В следующем сезоне я сделаю «Священную книгу оборотня» по блестящему роману Пелевина. Планов много, не хочу сейчас озвучивать их все. В 2015 году, в конце моего трехлетнего контракта, мы сделаем «Декамерон»: 10 спектаклей поставят 10 режиссеров, идти они будут 10 дней. А до этого здесь будут ставить Яжина, Бобе и еще многих звезд авторского театра. С Гжегожем Яжиной переговоры еще идут, а с Давидом Бобе – уже договорились на следующий сезон. А тут актеры не потрудились дождаться меня, устроили этот гвалт. Это их выбор, их позиция, ведь заставить работать никого невозможно. Не хотят – значит, будут работать другие.
Василий Матвеев 
