Бессмертие в Сети

Сента и работницы вентиляторной фабрики.
Фото предоставлено пресс-службой фестиваля

Нынешний сезон в Байрейте, мекке вагнерианцев, где ежегодно проводится знаменитый Вагнеровский фестиваль, начался со скандала. Солист Мариинки Евгений Никитин, приглашенный на главную роль в постановке «Летучего Голландца», был снят со спектакля буквально накануне премьеры: даже буклет не успели перепечатать. На груди певца, щедро украшенной татуировками, досужий журналист разглядел очертания свастики - и понеслось!

На торсе Никитина, богато изукрашенном татуировками, полос, звезд, змей и рун так много, что углядеть свастику в этом переплетении решительно невозможно. Так что скандал, разгоревшийся в немецкой прессе, скорее всего, – повод для расторжения контракта с певцом. Причины же следует искать в другом: возможно, Никитин не приглянулся Кристиану Тилеманну, слывущему ярым националистом. А может быть, вокальная манера певца чересчур отлична от манеры его партнеров, и он отчасти портил ансамбль. Хотя вообще-то Никитин – один из признанных во всем мире «вагнеровских» певцов.

Между тем постановка 31-летнего Яна Филиппа Глогера – немца, учившегося в Цюрихе и поставившего ряд спектаклей на сценах мюнхенского Шаушпильхауса, оперных театров Аугсбурга и Дрездена, – заслуживает самого пристального внимания. В ней парадоксальным образом чувствуются нерв, драйв и истинная исступленность чувств – хотя режиссер намеренно переиначивает значимые архетипические конструкты оперы Вагнера.

Главный признак хорошего спектакля – его всегда интересно смотреть. Спектакль Глогера не просто интересен, он захватывает, интригует, провоцирует зрителя; заставляет охать от возмущения и замирать от ужаса. В дихотомии «живого-неживого» Глогер остается верен Вагнеру. И вообще он верен авторскому тексту в сущностных вещах. Мир болен; мир стремительно расчеловечивается. Чувства оскудевают, человека все более затягивает чернота монитора. Жизнь становится чрезмерно функциональной, подчиненной раз и навсегда заведенному распорядку. Дом, офис, обязательные подарки возлюбленным, привезенные из командировки, дозволенные развлечения в уик-энд.

Летучий Голландец – вечен, потому что отчасти стал роботом. Он – пришелец из мира Сети, виртуально-цифрового мира микросхем и электромагнитных импульсов. И этот мир по-своему не менее таинствен и загадочен, чем иномирье вагнеровского Голландца, обреченного вечно носиться по волнам вместе со своей бессмертной командой призраков.

Даланд – вовсе не капитан судна, но владелец небольшой фабрики по производству вентиляторов. Под однообразное кружение вентиляторов в упаковочном цехе девушки в голубых халатиках-платочках поют свой хор – в оригинале, у Вагнера, это хор с прялками. А на заднем плане Сента сооружает из картонных коробок куклу-возлюбленного, обливает его красной краской – сиречь кровь, и нежно прижимает к груди, к животу, сладострастно ведет картонную голову еще ниже, достигая пароксизма страсти. В финале Сента гибнет, вонзая в себя ножик – топиться ей негде, моря нет – и тогда Голландец, протянув руку, возносит ее на пьедестал из картонных коробок: она достойна удалиться с ним в виртуальный мир, где по проводам-жилам бегут электромагнитные импульсы. То есть Сента становится цифровым аналогом себя самой.

Еще одна сущностная для оперы Вагнера идея: Сента и Голландец – изгои, аутсайдеры, они не похожи на других, и это их сближает. Сенту тошнит от окружающего мира – и она уходит в мечту, вымечтовывая себе картонного человечка – небывалого возлюбленного из иного мира. Голландец же, со свойственной механическому разуму категоричностью, мечтает о безусловной, абсолютной верности – о девушке, что пошла бы за ним на ту сторону бытия.

Но более всего в спектакле поразила убедительная музыкальная интерпретация вагнеровской оперы. Кристиан Тилеманн, дирижер, которого давно привечают в Байрейте, сумел насытить партитуру Вагнера неподражаемым, сумрачным романтизмом самой высокой пробы: его темпы были стремительны, фразировка – неожиданно отрывиста, а чувство формы – поразительно точным. Уже на увертюре Тилеманн продемонстрировал высочайший уровень системного музыкантского мышления: отчетливость артикуляции оркестровых групп показалась просто фантастической. К певцам Тилеманн относился чрезвычайно бережно и внимательно: их голоса летели без видимого затруднения, мельчайшие нюансы доносились до зала без потерь.

Кастинг был великолепен: опытная Ева Вагнер-Паскье, правнучка Вагнера, взявшая вместе с младшей сестрой Катариной в управление старинное семейное предприятие – вагнеровский фестиваль – подобрала лучших из лучших, из знаменитой когорты вагнеровских певцов. Относительный новичок здесь – канадская певица Адрианна Печенка (Сента), выступающая преимущественно в Европе, обладательница поразительно красивого по тембру, грудного, глубокого сопрано. Хорош был и сам Голландец – чудесный корейский баритон Сэмюэль Юн. Убедительно спел партию Даланда бас Франц-Йозеф Зелиг, очень понравился свежестью и ясностью тембра тенор Бенджамен Брунс в партии Рулевого. Прекрасно спел и сыграл недотепу-Эрика Михаэль Кёниг, певец, без которого редко когда обходится статусная вагнеровская постановка.

Байрейт