Марина Гайкович
Идет игра. Сцена из «Шута и короля».
Фото предоставлено пресс-службой театра
В Камерном музыкальном театре имени Покровского еще одна премьера – пятая в этом сезоне. Спектакль «Каприччио в черном и белом» объединил опусы Владимира Кобекина – «Шут и король» и «Счастливый принц», а к постановке готовится еще одна его опера – «Холстомер».
Еще осенью в Камерном музыкальном театре поставили спектакль под общим названием «Голос», в него вошли две монооперы – «Записки сумасшедшего» Буцко и «Человеческий голос» Пуленка, затем вышли премьеры опер, если коротко, о женщинах – «Русская тетрадь» Гаврилина и «Дневник Анны Франк» Фрида. И вот – новая премьера. «Каприччио», под одной обложкой снова две одноактные оперы… здесь, наверное, стоит написать о смерти и любви, но мы напишем о любви и смерти.
Умирает королева – жена короля и возлюбленная шута. В припадках ненависти ко всему живому и, в частности, к шуту, возлюбленному королевы, король на время расстается с короной – и вот тут начинаются жестокие игры за сладость и могущество власти: шут зарезан, король болтается в петле. Кобекин пишет партитуру всего для 13 инструментов, которая держит в напряжении с первых тактов (иногда давая разрядку на призрачную музыку во время появления тени королевы), которая заставляет слушателя пройти вместе с королем все ступени его морального низвержения (хотя падать, надо признаться, было не так уж и высоко): от невыносимости существования в среде (когда он заставляет убить всех собак и усмирить колокола), появления навязчивых мыслей, когда он застревает в одном и том же музыкальном материале, дикой гротескной злобы, когда он в маске шута поет дикую песню с припевом «тра-ла-ла», и, наконец, агонии, бросающей его на двойное убийство. Сцену «масок» – когда король и шут меняются местами – Борислав Молчанов и Роман Шевчук разыгрывают просто здорово, обнажая при заданном сословном неравноправии одинаковый оскал ненависти. Молчанов – по сути, стержень представления, поскольку его персонаж находится на сцене постоянно: партию сжигаемого ненавистью короля отыгрывает потрясающе. Режиссер Денис Азаров (две части «Каприччио» ставят молодые режиссеры) помещает персонажей в клетку, где зловеще зияют красные королевские полотнища, – а где еще им, собственно, быть?
Вторая опера (по Оскару Уайльду, по либретто Алексея Парина) – трогательная притча о любви искренней и жертвенной. Вертихвостка-ласточка (Екатерина Ферзба), подзадержавшись в северных краях, влюбилась в памятник принца (Василий Гафнер). Когда-то ребенком он был обласкан и не знал горя – но рано умер. И сейчас ежедневно он видит несчастья горожан, и сердце его сжимается от жалости. Ласточка не смогла бросить возлюбленного – после того как он отдал людям свои сапфировые глаза. Он же отдал им все – до последнего листочка золота, те же отправляют некрасивую болванку на переплавку. Здесь Кобекин, напротив, пишет прозрачную, на полутонах зарисовку для струнных (с единственным фрагментом у фортепиано – как раз в тот ключевой момент, когда ласточка соглашается выклевать принцу глаза). А режиссер Сергей Терехов решает постановку в виде сказки для двух очаровательных малышей, которую читает папа перед сном, – в виде ласточки они видят свою любимую няню. История с малышами, кажется, осталась недокрученной: можно было поиграть на тему «сон–явь» или выпустить этих малышей в виде ангелов, которые забрали мертвую голову принца и оловянное сердце на небо, в общем, добавить чего-то иррационального (тем более что стилистика Уайльда это вполне допускает), не оставляя сюжет просто сказкой на ночь.
С одной стороны, две эти оперы просто идеально укладываются в концепцию одного спектакля. С другой – «Счастливый принц» идеально претендует на роль детской оперы (не лубочной, с глубокими нравственными темами и в то же время на понятном языке), которых катастрофически не хватает в наших театрах. Только вот «Шута и короля» и взрослому выдержать непросто.
