Григорий Заславский В Театре имени Пушкина идут премьерные спектакли «Великой магии», причем Евгений Писарев, худрук театра, выступил не только режиссером-постановщиком этой премьеры, но также сыграл и одну из главных ролей. Яркие огоньки горят, красивые девушки и юноши дефилируют в купальниках (всем сестрам по серьгам – на любой вкус!), фокусы настоящие показывают – что еще нужно для успеха?!
Евгений Писарев, чего и не скрывает, – из тех, кто был очарован и обожжен спектаклем великого Джорджо Стрелера, – его «Великую магию» миланский Пикколо Театро сыграл в Москве в 91-м. Но свой спектакль сделал совсем по-другому, умело вывернувшись из-под обаяния той вправду великой «Великой магии».
Эдуардо де Филиппо – из тех, чьи главные пьесы написаны были, когда в Италии торжествовал неореализм, но правда жизни, бедность тогдашней жизни у драматурга как-то замечательно сочетаются с какими-то почти сказочными поворотами, чудесами, вроде как в сказке про Пиноккио, где все ужасы жизни Джепетто – самые что ни на есть настоящие, но мальчик-то рождается из бревна, как богиня Афина – из головы Зевса. В истории откровенного мошенничества провинциального иллюзиониста Отто Марвульи, который за деньги помогает тайному свиданию Марты ди Спелта с ее любовником, выдавая все это за фокус, то есть за одним обманом пряча другой, не столь безболезненный и невинный, Евгений Писарев увлекается жизнью ревнивца, обманутого и брошенного Калоджеро ди Спелта. Увлекается настолько, что даже решился сыграть эту роль.
Фокусник – герой «Великой магии» – сам не знает, на что он идет. Он-то думает, что девушка погуляет скоренько и вернется спустя 15 минут, а та всерьез убегает с любовником-фотографом. И тогда Отто Марвулья придумывает шкатулку – он вручает ее Калоджеро и предлагает открыть, если тот наверняка уверен в честности супруги. Так закручивается сюжет, в котором совершеннейшее безумие граничит с обманом, а сам обман Марвульи постепенно утопает в быту, в жизни одним домом, поскольку фокусник должен, подобно оруженосцу, всегда быть рядом, на страже собственноручно закрученного сюжета.
Начало спектакля – сама картинка – кажется взятой напрокат из модных журналов, пляжная сцена, юноши в плавках, девушки в купальниках – все точно разом сошедшие с рекламных разворотов Dolce & Gabbana. Деревянные лежаки поднимаются волнами вверх (сценография Зиновия Марголина) точно так же, как вверх, в невообразимые выси, – и не менее невероятно – взметает фантазия Отто Марвульи и вера в эти невероятные фокусы – Калоджеро.
То, как играют парную сцену в финале первого акта, как сходятся снова они – во втором, Марвулья и Калоджеро ди Спелта, Виктор Вержбицкий и Евгений Писарев, – вдруг проступает то, чего прежде, кажется, в этой истории не находили, – эта встреча людей, человечески необходимых друг другу. Ну... Как лед и пламень, Инь и Ян... Точно каждый из них, сыгравший так много уже и об этом, и о многом другом, вдруг получил возможность сказать наконец «о своем», и возникает в той и другой роли какая-то, что ли, исповедальность. Если воспользоваться и здесь цирковыми сравненьями, их диалог – как ловкость жонглеров, работающих в паре, то расходящихся на манеже, то снова сходящихся, но не теряющих ловкости движений.
Безумен ли герой, поверивший в то, что жена и вправду может скрываться в небольшой лакированной черной шкатулке? Конечно. Но разве он только безумен? Разве сочувствие наше к нему – это сочувствие к потерявшему разум?
Поразительно, что сочувствия в какой-то момент добивается и Марвулья, поскольку они в одинаковой мере становятся заложниками этого сюжета, в котором развязка, которой так ждали, к которой так стремились оба, становится лишь промежуточной станцией уже бесконечной истории, в которой иллюзия торжествует, а фокусы – фокусы нет.
