Тарзан на пенсии и его женщины

Герой. В хламиде...
Фото с сайта МАММ

Фотобиеннале-2012 стартовала тремя показами: в Мультимедиа Арт Музее открыли «Последний приют» Мартина Парра, взгляд на Штаты из окна машины Ли Фридландера и странного с виду, как и его размытые фотокарточки в самодельных паспарту, Мирослава Тихого. Этот почивший прошлой весной чешский фотограф впервые показан в Москве, хотя в мировую фотолетопись уже вписан.

Биография Тихого даже фактурнее его кривоватых, расплывчатых, поцарапанных, замызганных и целомудренно воспевающих женскую красоту и молодость снимков. С портрета и экрана в зале глядит косматый бородач в драной одежде с проплешинами и с чуднОй штуковиной в руках, обвязанной резинками и разве что трубкой-объективом выдающей свою суть – это самодельный фотоаппарат.

Видимо, Тихий обречен на громкую славу, как Башмачкин со своей шинелью: видимо, ни один рассказ о нем не сможет обойтись без его пальто. В 1970-х годах он вознамерился застраховать эту сшитую отцом-портным вещицу на 100 000 крон – что по тогдашним меркам равнялось дорогому авто. Можно, конечно, все расставить по местам и объяснить это нагнавшими его в 1950-х годах психическим расстройством и манией преследования. Тогда нужно открутить рассказ еще немного назад и сказать, что этот моравский паренек 1926 года рождения был видным рисовальщиком в пражской Академии искусств, пока режим не стал давить коммунизмом. Когда в 1960-х годах он окончательно сделал из себя другого – отпугивавшего добропорядочную уравниловку масс видом юродивого, – он и стал фотографом. На госпраздники и крупные события его забирали в тюрьму или в клинику – чтобы не портил вид. Так что старую хламиду впору считать пунктом в системе координат его свободы.

Ни в одном из полутора сотен снимков он не переходит границ созерцания. Сидящая на корточках женщина в белье с нежной кожей спины и ручейком сбегающим по ней позвоночником – увидена из-за сетчатого забора и обрамлена в разрисованную штрижками и уголками рамочку. Трогательное рукоделие – прикасаться к фотографии, не трогая модели. Искал «три пары стройных женских ног», и находил, конечно, и умилялся тогдашней моде на мини и жакеты. Бежал вместе с полурастворившимися в кадре спортсменками и подкарауливал влюбленных, угнездившихся на скамейках. Ник Кейв прозвал его «собирателем», а среди его фотоурожая нашел «шагающее ножницами нечто школьное» – так и записал в 2008-м. Строго говоря, его фото не очень художественны – они берут непосредственностью. Случайностью, возведенной в принцип, – отсюда «съехавшие» ракурсы с обрезанными головами.

Когда его огорошивали вопросом, кто он, Тихий парировал: «Я – Тарзан на пенсии». Если искать какой-нибудь аналог чешскому Самоделкину, пожалуй, можно вспомнить Анатолия Зверева, верставшего картины и рисунки из подручных материалов, неопрятного и непонятно как жившего. Почти маниакальную страсть Тихого к подглядыванию можно списать на желание остановить молодость, в которой остались его смелая живопись и группа «Пятерка из Брно». А можно повернуть свой объектив и сделать другой ракурс – тут просто жажда жизни. Он бежал вприпрыжку за мимолетностью, оставляя фотокарточки и впечатавшихся в бумагу женщин в дымке теплого, сочувствующего взгляда.

В этом – его мода и его стиль. Хорошая затравка для фотофестиваля – а для «Моды и стиля в фотографии», с которым фотобиеннале идет в очередь, может, была бы еще лучше.