Дарья Курдюкова
В поиски истины, вслед за Николаем Ге, увлекут теперь и всех посетителей его выставки.
Николай Ге «Что есть истина?» Христос и Пилат. 1890, ГТГ
В музее выставку к 180-летию одного из главных наших передвижников загодя назначили едва ли не основным событием сезона. Тем более что предыдущая ретроспектива Ге проходила здесь 40 лет назад. Две сотни работ, где примерно поровну живописи и графики, собирали по российским музеям, везли из Киева и Минска, а «Распятие» даже добыли из парижского Орсэ. Ге тут рассматривают во всех ипостасях – философа исторической и религиозной картины, портретиста и даже пейзажиста. Но важнее всех других Ге-график – недаром одним из открытий выставки стал показ поступившего в галерею только в мае графического собрания в 55 листов, купленного у женевского коллекционера Кристофа Больмана.
Мастер философских обобщений, свои исторические и религиозные картины Ге «разыгрывал» как здесь и сейчас свершающиеся драмы. Длинная временная дистанция стремительно сокращается, «схлопывается». Бенуа назвал его работы «протоколами очевидца», а самого «очевидца» страстным почти до истеричности. Как будто так, положив ногу на ногу, Петр I с пристрастием допрашивал безвольного царевича Алексея. К слову, допрос этот стал в 1871-м настоящим «хитом» первой выставки передвижников наряду с саврасовскими «Грачами┘». И почти двадцать лет спустя, так же находясь друг против друга, «разговаривали» о том, «Что есть истина?», антиподы Пилат с Христом. Вернее, так же они НЕ разговаривали, ведь то и другое – ровно про невозможность диалога, такую важную в истории и такую по-человечески обыденную, сиюминутную.
Юбилейный смотр тоже претендует на обобщение – Третьяковка такие ретроспективы стремится сделать аналогом каталога-резоне, и здесь уже обкатан свой принцип экспонирования. Собирают как можно больше – музейщики не без гордости сообщили, что хранитель второго после ГТГ по численности собрания Ге Русский музей поделился своими работами, опустошив на время постоянную экспозицию. В хронологическую линию рассказа вкраплены архивные документы, копии рентгенограмм и сделанные благодаря реставрации открытия (к примеру, «Что есть истина?» написана поверх «Милосердия» – символично!). Наконец, цикл итальянских и украинских пейзажей сопровождается видео тех мест с музыкой, трогательно интонированной в соответствии с географическим колоритом. Отдает туристическим роликом, хотя некий «оживляж» создает. Но как сложно бывает осилить за раз увесистый том чьей-нибудь именитой биографии, так и осилить это информативное зрелище (именно так) непросто.
Мог бы помочь дизайн, но нет. Выгородки поделили единое пространство на «залы»-прямоугольники, но выставку это не обогатило – пространство походит на какой-нибудь провинциальный музей, где в длинной череде сменяющих друг друга залов теряется скучающий путешественник.
Пожалуй, самое важное свойство ретроспективы – у нее вдоволь места и времени, чтобы показать: Ге трудно искал для себя сюжеты что в жизни, что в живописи. Ведь прежде чем прийти в Академию художеств, он поступил на физико-математическое отделение Киевского университета. В конце 1870-х духовные метания погнали его на украинский хутор, где он прожил несколько лет, а вернувшись, стал толстовцем. Про Толстого здесь очень много – и портреты, и его «Чем люди живы» с иллюстрациями Ге, и их с художником переписка. Так и в картинах – шаг за шагом, от ранних академических работ, где пульсирует дух заглаженной патетической живописи Брюллова (Ге, как ни странно, его чтил) к свободно сделанному Страстному циклу, где пульсирует уже сам живописный мазок. И всегда со множеством эскизов – диву даешься, сколько раз выстраивал он мизансцену разговора Петра с царевичем Алексеем, насколько тщательно подбирал жесты.
Вообще ради эскизов да ради графики стоило готовить всю выставку. Причем характерная деталь, чем ближе холсты были к завершению, тем более засушенным, зажатым становилось письмо. И в мифологических-религиозных вещах, и в пейзажах, и в портретах. Итальянские виды – законченные скучноватые открытки, украинские этюды – экспрессия краски, где форма еще не устоялась – и не надо. Отпечатанные тысячи раз на страницах учебников Толстой, Салтыков-Щедрин, Герцен, Тургенев, Некрасов, общественники и умы эпохи у Ге – будем честны, череда чопорных господ. Но стоит отыскать этюд, и лицо оживает – как у Екатерины Забело, невестки Ге.
Что до графики, так впервые выставленное собрание из 55 рисунков Ге – действительно открытие. Изначально коллекцию держал у себя сын художника, но после всяких перипетий ее выкупили у женевского коллекционера Кристофа Больмана. Самое запоминающееся – угольные эскизы к евангельским сюжетам. Мятущиеся линии, предвосхищающие экспрессионизм. Как предвосхищают его «Распятие» 1892-го из Орсэ и «Голгофа» 1893-го из ГТГ. Не точеная классическая форма, не благородство страдания, а весь его ужас, когда краска, кажется, разъедает форму, где форму эту сводит судорогой. «Голгофа», кстати, не дописана – оно и к лучшему, в завершенных вещах Ге терял эту остроту.
