Дарья Курдюкова
Контраст публичного мира и интимного пространства.
Фото с официального сайта ГМИИ имени Пушкина
Образованный пару лет назад в ГМИИ имени Пушкина отдел фотографии отчитывается фотовыставкой, чьей героиней стала Анни Лейбовиц. Показ около 200 снимков под вывеской «Анни Лейбовиц. Жизнь фотографа 1990–2005» следует заглавию и в целом составу одноименной книги, изданной в 2006-м, после двух трагедий в жизни фотохудожницы. Дело в том, что Лейбовиц известна и своими работами, и нетривиальной биографией.
Жаждущие поглядеть на снимки автора «лучшей журнальной обложки за последние 40 лет» посмотрят их вдоволь, но уйдут с чувством невыполненного долга. Если бы Лейбовиц сделала одну фотографию за всю жизнь, вероятнее всего, речь бы шла о Ленноне и Йоко Оно. Их портрет 8 декабря 1980-го, созданный за несколько часов до убийства музыканта, стал иконическим, как инь и ян, где обнаженный Леннон обнимает-обволакивает собой одетую в темное черноволосую спутницу. Одновременно это случайно, но по прихоти судьбы вовремя заготовленная эпитафия, предсмертный портрет – даром что лежит Леннон в позе зародыша. Фото украсило обложку Rolling Stone в январе 1981-го, а в 2005-м дождалось того самого титула лучшей обложки. Но на выставке этого нет.
Тут имеются селебритиз всех мастей – от конфетно-томной Скарлетт Йохансон в шелковом белье до готового сразиться в гольф Джека Николсона, не теряющего артистизма даже в халате и полосатых носках. Тут есть художники-эксцентрики Тони Оуслер и Синди Шерман. Тут есть Ди Каприо с обвивающим его шею, будто Зевс Леду, лебедем. И Брэд Питт, возлежащий на софе, как римлянин эпохи упадка. Сохраняющий, як младенец, невозмутимое и невинное лукавство взгляда. Ошалевшее от его безумных леопардовых штанов воображение, отколов коленце, выдает на-гора странную параллель и к этим штанам, и к длинной звездной портретной галерее, где каждый трепещет за свой особый стиль: «Как ты орешь! Какие корчишь рожи!» – восхищался Тимур Кибиров новорожденной дочерью. Но есть и про серьезное – между прочим, тут и Елизавета II, и американские президенты от Клинтона до Обамы. Есть огромные отпечатки пейзажей Аризоны, а есть, пожалуй, лучший раздел – две стены с небольшими фотокарточками, даже с контрольками, где вперемешку, в рабочем порядке, Бродский, 11 сентября, семейные сценки, Эдриан Броуди с лицом порочного меланхолика, Сьюзан Зонтаг┘ Эдакая лаборатория, многое из которой будет выброшено, но именно рабочий формат пазла оправдывает соседство.
Помимо общественного, многолетней работы на журнал Rolling Stone и работы при самих «Роллингах», после на Vanity Fair, потом на Vogue, всевозможных званий, среди которых и «Живая легенда», «Жизнь фотографа» сфокусирована на частном. Биография Лейбовиц – достойный романиста сюжет. Дело не в успешной карьере, по крайней мере далеко не только в ней. Первенца, дочь Сару, она родила в 51 год. В конце 2004-го потеряла любимую – критика и писателя Сьюзан Зонтаг, а вскоре отца. Потом появились на свет ее близнецы Сэмюэль и Сьюзан. Смерть, пересекающаяся с жизнью, это были вехи поворотные – импульсы для проекта «Жизнь художника», попытавшегося объединить глянец с семейными фото.
Собственно, весь фотопроект – гастролирующий, нечто вроде турне, сопровождающего запись нового диска, только вместо пластинки книга. Остановки этого выставочного вояжа уже были в Сан-Франциско, Берлине, Лондоне, Сиднее, Вене и Нью-Йорке – и в Эрмитаже. Московский вариант экспозиции больше петербургского, кроме того, сюда включили несколько новых фотографий, которые еще вообще не показывали.
Хромает метод, хотя, казалось бы, противопоставление может оказаться перспективным. Показ вслед за книгой зацепился за контраст публичного мира и интимного пространства. Принцип «разным фотографиям – разная оптика» отменен. Знаменитостям – большая аудитория, но не станешь ведь изливать душу перед сотнями чужих людей. Лейбовиц так не считает или не считала прежде – соответственно, в музейных залах вы найдете десятки маленьких «фоток» в духе «Дочери моей сестры Сьюзан» или «Родители на годовщину свадьбы». Ничем не примечательно. Однако когда видишь ее отца и Зонтаг, сфотографированных на смертном одре, растет недоумение. И дело не только в странности изображения умерших, хотя зачем выставлять их на всеобщее обозрение, но в конце концов какой-нибудь Моне увековечил же импрессионистическими мазками едва почившую жену Камиллу, пока смерть меняла цвет ее лица. Непонятно, какой реакции ждут от зрителя – рассматривать, когда нужно посочувствовать и смущенно отвернуться? Личной боли в публичном пространстве не место, если это не некролог, но и некрологи пишут иным слогом. Тогда, может, странные выставочные сочетания иллюстрируют идею, что всякая жизнь полна своими привязанностями, радостями и печалями? Причем удельный вес последних зачастую для искусства важнее. Мысль не новая – вечная, как мирская круговерть.
