Перманентная революция

Герои балансируют на грани пропасти.
Фото с официального сайта театра

В Кракове играют спектакль «Копрофаги» по романам Джозефа Конрада «Глазами Запада» и «Секретный агент». Режиссер Ян Клята представил свой взгляд на актуальную проблему отношений Польши и России.

Джозеф Конрад для Польши – культовая фигура. Поляк, ставший в качестве англоязычного писателя мировой знаменитостью. И все же не забывший, что он поляк не только в своей частной жизни, но и в творчестве. Хотя тут его польскость проявлялась крайне опосредованно┘ А именно – его, писателя, который не женился в Бердичеве, а прямо-таки там родился, его, сына сосланного в Вологду польского бунтаря, манила Россия. Манила иррациональная загадка, которую Конрад видел и в репрессиях властей, и в убийственной (в том числе самоубийственной) жертвенности революционеров. В его романах царские спецслужбы планируют абсурдные теракты, которые должны спровоцировать мягкотелую западную демократию «учиться у России», а эмигранты-революционеры мечтают о том, чтобы разжечь Балканы, потому-де, что это подвигнет великий русский народ на борьбу со своими тиранами. Конрад, однако, был крайне далек от оголтелой русофобии. В названии его романа «Глазами Запада» (1911) нет преувеличения – на Россию он смог посмотреть, как бы оставив в стороне тот счет, который мог предъявить ей как поляк, – посмотреть со стороны взглядом, где нашлось место и восхищению перед русским идеализмом, и провидению его кровавых, тиранических последствий. Сегодня, когда поляки проводят беспощадный демонтаж иллюзий своего собственного освободительного движения, низвергают пророков собственного идеализма и расправляются с мифом своих великих эмигрантов, можно понять, что и анализ России Конраду удался именно потому, что он был поляком, то есть принадлежал еще к одному «народу-избраннику» – пусть даже сам он и не решился «глазами Запада» посмотреть на своих собственных соотечественников.

Клята, однако, не пошел по пути столь популярного сегодня в Польше самобичевания и не увидел в русских Конрада стыдливо зашифрованных соотечественников – он скорее крайне абстрагировал место действия (сценография Юстина Лаговска). Пусть на задник в первой части («Глазами Запада») и проецируются какие-то бесконечные «Кубанские казаки», а во второй («Секретный агент») – черно-белая хроника коронации Елизаветы II в Вестминстерском аббатстве, те герои, которых мы видим на сцене, на пустынной, стерильной сцене, над которой подвешен огромный часовой механизм, – органические другие. Они будто бы сами плоть от плоти этого огромного механизма; они, может, его винтики. Уже не в первый раз (вспомним хоть показанное в Москве «Дело Дантона») интерпретация Кляты основана на сознательной примитивизации, на упрощении и унификации большинства персонажей. В «Глазами Запада» он выстраивает собственный сюжет, в центре которого оказывается мягкий (то есть еще не омеханизировавшийся) Разумов (Юлиуш Хжонстовский), лишенный той злости, иронии и презрения, которые рассеивает вокруг себя этот персонаж у Конрада. Режиссер делает видимым мотив (псевдо)избранности (который Конрад проводил, конечно, не только на уровне отдельных героев). Террорист Халдин, возвещающий Разумову, что он избрал его в сообщники своей святой борьбы с мировым злом, является ему одетым в серебристый костюм архангела, будто только что сошел с каких-то огромных часов. С сообщением/доносом об этом предложении/шантаже Разумов спешит к своему таинственному отцу, хотя мы только что слышали, что Халдин избрал его именно потому, что у того-де нет близких людей, так что в случае чего никто не пострадает. Таким образом, «Отец», к которому Разумов прибегает, – это, видимо, отец особый. Ассоциации понятны – заброшенный в мир Разумов должен именно в этот момент узнать свою миссию... И понять, с кем он: с отцом или с (падшим?) ангелом. Беда только в том, что, убегая от чокнутого ангела, Разумов попадает в лагерь «отцов», внушающий отнюдь не больше доверия. Отосланный затем в компанию экстравагантных эмигрантов, Разумов мог бы научиться, что здесь крайности сходятся и что, в сущности, совмещение образа «героя» и «предателя» – это, конечно, «усложняет вашу ситуацию, господин Разумов», но не делает существование в этом обществе невозможным. В своем романе Конрад тщательно прослеживает, как именно желание Разумова отделиться от всех этих играющих в революцию господ и делает его в их глазах особым, делает его в их глазах героем. У Кляты Разумов даже не скрывает, что он нанят спецслужбами. Но ничто не может остановить людей, которых Клята в названии своего спектакля называет «Копрофаги». Разумов именно такой, как он есть – переваренный и отброшенный системой, – вызывает их нездоровый интерес.

Похожее и с «Секретным агентом». Сам Конрад немало издевается над мистером Верлоком, попавшим на крючок инфернальному г-ну Владимиру, сотруднику инфернального же посольства. Герой же Кшиштофа Глобиша увиден словно глазами тещи Верлока, не устававшей приговаривать, что за чудесный человек ее зять. Может быть, вял, обрюзг и нерасторопен в мыслях, на что ему брутально указывают в посольстве, мол, разве может такой человек выдавать себя в Гайд-парке за анархиста, зато так устало человечен. Даже в своих идиотских и трагических ошибках, приводящих к тому, что бомба, задуманная чисто попугать «мягкотелую демократию», разрывается в руках брата его жены.

В отличие от этой сработавшей вне сценического пространства бомбы подвешенный над сценой часовой механизм продолжает тикать и в мертвой тишине, возвещающей конец спектакля. В духе сегодняшнего постдраматического театра, если на стене висит ружье, то под конец оно будет висеть точно так же. Спектакль Кляты – не о том, что главная бомба еще не разорвалась, но вот-вот разорвется. Он вообще о бомбе не разорвавшейся, о революции не сработавшей, а так и продолжающей вращать свои винтики на холостых ходах.

Краков