Дарья Курдюкова
Предмет исследования Марины Абрамович – ее тело.
Фото предоставлено организатором выставки
Ретроспектива одной из главных перформансисток мира Марины Абрамович названа «В присутствии художника». И отчасти это так – несколько первых дней работы выставки она сама будет участвовать в подготовленном специально для Москвы перформансе.
В «Гараж» привезли полсотни работ за 40 лет – документации перформансов, реперформансы, инсталляции и личные вещи художницы вплоть до старенького «Ситроена». Куратор – Клаус Бизенбах из нью-йоркского Музея современного искусства, который в прошлом году уже осваивал «гаражное» пространство проектом «100 лет перформанса». К слову, нынешний показ – последний в мельниковском Бахметьевском автобусном парке: в 2012-м «Гараж» переезжает в Парк Горького, освобождая здание Российскому еврейскому музею толерантности.
Сперва Абрамович появилась в метро в белой смирительной рубашке, в том же виде она встречает посетителей «Гаража». Появилась и осталась на афишах, что недвусмысленно визуализирует негласный девиз выставки. Облеченным в слова, он мог бы звучать как «В несвободном теле – свободный дух». Тело, с которым она работает, нередко эпатируя публику, часто почти истязая себя, может быть каким угодно – голым, пораненным, погребенным под скелетом, оно может орать и может молча находиться на грани смерти.
В перформанс художница превратила саму жизнь, причем в какой-то момент уже не вполне различаешь, что из них первично. Как чешуя, отслаиваются ее самые знаменитые работы. В получившем в 1997-м «Золотого льва» на Венецианской биеннале «Балканское барокко» художница, терпеливо обмывающая груду кровавых костей, вспоминает войну в родной Югославии, и барокко тут глядит горькой усмешкой о странной страсти к агрессии в сочетании с меланхолией. Осмысление национальных и политических традиций в «Балканском эротическом эпосе» проецируется на рефлексию о человеческой свободе. Даже личное Абрамович положила на алтарь перформанса: ее 13-летний дуэт с художником Улаем завершился не лишенной ни пафоса, ни пронзительности акцией. По Великой китайской стене они прошли навстречу друг другу километры, чтобы, встретившись, навсегда разойтись.
Конечно, сочетание «ретроспектива» и «перформанс» звучит странно – как «ретро» сохранит, не умертвив патиной времени, дух единичной акции? На случай повторов художница ввела термин «реперформанс». Но, увы, любая реплика без участия автора как раз тот самый дух едва ли удерживает – получаются скорее новые вариации на тему. Скажем, воротами в экспозиционное пространство стали двое стоящих друг против друга обнаженные «он» и «она». В 1977-м в Imponderabilia зрителю приходилось выбирать, к Абрамович или к Улаю повернуться, протискиваясь в музей. «Гаражный» вход позволяет в общем пройти прямо, так что ассистенты оказались просто атлантом и кариатидой, не отягощенными ничем, кроме наготы. Впрочем, с интерактивностью недостачи нет – для Москвы даже сделали перформанс, сплетающий искусство с нейронаучным экспериментом. В «Измерении магии взгляда» энцефалограф следит за работой мозга долго смотрящих друг на друга в упор людей. Можно записаться.
Не стоит искать в искусстве Абрамович исключительно душевный эксгибиционизм. Эти нередко малоприятные действия сфокусированы на изучении самосознания, а путь к сознанию, как известно, отягощен шокирующими и болезненными открытиями. На вернисаже несколько вопросов об этом удалось задать самой художнице.
– Зачем нужна боль в искусстве?
– Я просто хочу узнать, что такое боль, и освободиться от нее. Важно показать публике болезненную ситуацию, пройти через нее и осознать, что ты можешь контролировать боль и таким образом преодолеть страх. Вот моя цель. Здесь нет никаких новых методов – во всех древних культурах, в ритуалах Индонезии, Японии, Тибета встречается момент прохождения через клиническую смерть, чтобы понять, что такое тело и что такое твое сознание и самосознание. Боль – такая секретная дверь к сознанию и, если ее не открыть, никогда не попадешь на другую сторону.
– Где границы свободы художника?
– Большой вопрос – кто же задает границы?! Невероятно – хотя, надо сказать, у меня ушло много времени, чтобы это понять, – насколько мы свободны, раз мы можем создавать искусство из ничего, с нуля, из воздуха, если угодно. Ведь магическое, трансцендентальное состояние достигается просто фактом существования без использования каких бы то ни было материалов. Когда я была молодой художницей, я всегда таскала с собой много всяких материалов, поскольку была неуверенной в себе – любой молодой художник нуждается в «подпорках». Но в итоге ты понимаешь – энергия внутри. Вот это действительно огромная свобода! Вопрос только в том, как прийти к этому состоянию. А ограничивает свободу то, что безнравственно. Во имя искусства ты не можешь убить другого, не должен подвергать его пыткам, не должен идти на компромиссы с арт-рынком┘ Все это вопросы морали – у меня есть целый манифест о том, что художнику следует и чего не следует делать. Должно быть уважение к себе и к другим.
– В связи с вашим участием в недавней постановке Роберта Уилсона оперы «Жизнь и смерть Марины Абрамович» и с довольно часто встречающейся в ваших перформансах темой умирания – вам нравится переживать ощущение смерти?
– Для меня это очень серьезная тема. Постановка начинается с похорон трех Марин, и мне довольно долго пришлось лежать в гробу, пока публика заполняла зал, – поразительно вообразить себя умершим. Кстати, у тибетских монахов есть практика, когда они представляют себя умершими. Они приходят к умершим день, два, три назад, спят, медитируют рядом с ними. Все нужно как раз для того, чтобы осознать смертность человеческого существа и изжить страх смерти. Мы должны наслаждаться каждой секундой в жизни и при этом чувствовать ритм смерти. Это важный опыт, но не могу же я практиковать его на мастер-классах – слишком сложно водить студентов на кладбище.
