В авангард и обратно

Выставку русского эмигранта Александра Алексеева «Конструктор мерцающих форм» показывают в рамках 5-го Фестиваля коллекций современного искусства. Организатор фестиваля Государственный центр современного искусства представляет его книжную графику из собрания Бориса Фридмана, а также анимационные фильмы, созданные с помощью игольчатого экрана – изобретения, которому Алексеев обязан известностью во всех уголках мира.

Игольчатый экран, работу над которым Алексеев завершил в 1932 году, представляет собой освещенную вертикальную плоскость, проткнутую множеством игл. Чем больше выступает иголка, тем длиннее ее тень. Пересечение тончайших теней-штрихов формирует монохромное изображение, аналогичное гравюрному. Первый анимированный таким образом фильм вышел в 1933 году. «Ночь на Лысой горе» Александра Алексеева и его будущей жены Клэр Паркер сделан под одноименную симфоническую поэму Модеста Мусоргского и не лишен влияния «Механического балета» Фернана Леже. Последний говорил, что ошибкой кино является сценарий. Его почти и нет у Алексеева: мерцающие и вспыхивающие кадры, подчиняющиеся ритму музыки, сами по себе, не хуже нечисти на экране, передают атмосферу шабаша. К тому же, в силу уникальной техники поражают богатством градаций серого – столь необходимого в изображении ночи. Этот фильм тут же вписал имя художника в историю кинематографа, где Алексеев по праву считается новатором и авангардистом. На меньшей скорости попасть в авангард не удалось. Работая над неподвижными изображениями, или иллюстрациями, Алексеев оставался в стороне от передовых течений. Знакомство художника с авангардной живописью случилось еще в России – одно лето он брал уроки у отца русского футуризма Давида Бурлюка. Но тем и ограничилось.

Во Франции же, где Алексеев обосновался в 1921 году, он начал с иллюстрирования самого непереводимого, по словам Юрия Тынянова, на язык живописи писателя – Гоголя. Гравюры к «Запискам сумасшедшего» и к «Носу» появились в 1926 году, через три года после того, как формалист-опоязовец Тынянов в статье «Иллюстрации» заявил, что подобный перевод невозможен в принципе. Ведь конкретность слова прямо противоположна живописной конкретности, и меньше всего художественный текст терпит интерпретации.

Алексеев же всю жизнь оставался прежде всего интерпретатором, тонким и чутким (самым замечательным интерпретатором Достоевского назвал его славист Жорж Нива). Если в кино он создавал невиданные образы, навеянные музыкой, памятью, воображением, то в книжной графике на авторство образов и не претендовал. В первую очередь – внимательный читатель, он неотступно шел за буквой художника слова. Его серии иллюстраций дословны, в сущности они – раскадровка литературного текста. Так, каждой из ста литографий к «Братьям Карамазовым» (1929) дано название, нередко соответствующее названию главы: «Второй визит к Смердякову», где долговязый Смердяков, по писанному, в затасканном халате и в очках чертит что-то пером, «Бред в Мокром», сцены в суде. Часть изображений – просто портреты: Грушенька, то ли до ареста Мити, то ли после, с неизменным зловещим огоньком в глазах, Федор Павлович среди женских ножек, Катерина Ивановна в надрыве. То же и в поздних работах. Иллюстрации к «Доктору Живаго» (1959) – на том самом игольчатом экране – в Литературном музее сопровождаются отрывками из романа. Каждый сверстанный разворот при этом украшен фотографическим портретом писателя (каждому развороту – свой Пастернак). Это не только подчеркивает удвоение текста, но и втягивает реальный мир в мир художественный, полностью лишая изобразительный план самостоятельности.

Самый, наверное, не иллюстрируемый момент в книге, когда юный Живаго, проезжая по Камергерскому, видит одиноко горящую свечу в окне и шепчет строки будущих стихов, представлен диптихом: слева – сани в заснеженном переулке, справа – свеча, зажженная по просьбе Лары в комнате Паши Антипова. Узнать в этих работах экспериментатора от кино трудно. Легко пренебречь сценарием, когда поводом к изображению служит музыка (поздним фильмам «Картинки с выставки» (1972) и «Три темы» (1980) тоже «аккомпанирует» Мусоргский). Но иллюстрируя литературную классику, Толстого, Достоевского, Пастернака, сложно уклониться от логоцентричности русской культуры и избежать ретроградной сюжетности. Что, впрочем, у Алексеева искупается искусной техникой - и едва ли кто-то откажется иметь книгу с его иллюстрациями.