Потерялись в березах, нашлись в кино

Жюльетт Бинош (в центре) вернулась на театральную сцену, чтобы сыграть фрекен Жюли.
Фото Кристофа Рейно де Лажа

Одним из самых громких событий нынешнего фестиваля в Авиньоне стало возвращение на французские театральные подмостки актрисы Жюльетт Бинош. Ее интерпретация «Мадемуазель Жюли» по пьесе Августа Стриндберга заинтриговывает, хотя сам спектакль в постановке Фредерика Фисбаха большим успехом не назовешь. Контрапунктом гламурной французской постановке стал необыкновенный спектакль Кэти Митчел и Лео Варнера по этой же пьесе в интерпретации берлинского театра Шаубюне.

Надо было ждать 23 года, чтобы снова увидеть знаменитую актрису на французской сцене произносящей текст на родном языке. В далеком 1988 году в Одеоне с парижских подмостков с участием Бинош раздавались реплики чеховской «Чайки» в постановке Андрея Кончаловского. А дальше ее карьера ушла на крутые киновиражи.

Постановка Фредерика Фисбаха, одного из птенцов, ревностно поддерживаемых нынешней дирекцией Авиньона (он был арт-директором фестиваля в 2007 году, но после этого не поставил во Франции ни одного спектакля), не морочит вам мозги ненужным, на взгляд продвинутого режиссера, традиционным прочтением пьесы. Все видят (а есть подозрение, что Стриндберг так пьесу и писал) во «Фрекен Жюли» две линии, которые проходят между богатыми-бедными (хозяева/господа и их слуги) и мужским-женским. В оригинале Жюли, дочка хозяина поместья, в вихре празднования Ивана Купалы провоцирует/соблазняет слугу Жана; полумолчаливой свидетельницей событий становится кухарка Кристина, невеста последнего.

У Фисбаха действие перенесено в наше время, видимо, поэтому мы не можем найти следов от первой фронтовой линии противоречий. По Фисбаху, получается, что противоречия между бедными-богатыми разрешены, или, уж если совсем грубо: борьба классов успешно завершена. В чью пользу, спрашивать не стоит, ибо пьесу-то режиссер не переписывает и не сокращает, поэтому многие ситуации становятся в ней нелепыми. Классов нет, но слуги-то нужны. Кристина поэтому продолжает двигать на кухне кастрюльками, а Жюли иногда вдруг взывает тень, то бишь слугу Жана, вернуться на свое место. Забавна и вторична в этих бесклассовых раскладах сценография (Лоран Бержер): разумеется, как и принято в уважающем себя современном среднеевропейском прочтении классики, все происходит в огромном белом кубе (вообще-то почти копия деревянного домика, придуманного несколько лет назад немецким режиссером Остермайером для Гедды Габлер). Этакий евроремонт без заморочек, с двумя разгороженными стеклами отсеками, на переднем плане – кухня, переходящая в салон, в глубине сцены – огромная гостиная, заполненная наполовину березовыми стволами, присутствие которых объяснить не может никто, наполовину – танцующими вместе под рок-музыку гостями и слугами. Зато русскому человеку оные деревья дают стимул после спектакля перефразировать шутку про заблудившегося в трех соснах на потерявшегося в своих 10 березах режиссера. Здесь героиня Бинош бросается на некоторых гостей с явным задором, в котором скорее видны не смятения юной души, а застоявшееся одиночество женщины на излете молодости.

Все силы бросаются постановщиком на второй фронт: взаимоотношений мужчины и женщины. Чтобы совсем нас убедить, режиссер вспоминает про предисловие Стриндберга к пьесе, в котором тот говорит про Жюли, что она – полуженщина. Фисбах подхватывает и развивает мысль до нахождения нового конфликта в пьесе. Теперь это взаимоотношения и борьба мужчины и женщины-мужчины. Но деклараций-то мало. Неплохо было бы их подтвердить и какими-то режиссерскими находками. Не причислять же к таковым бродящих в одиночестве по сцене от события к событию одного статиста с маской кролика на голове, а второго – в образе некоей белой заснеженной елочке. К чему, о чем и зачем?

Саму же работу Жюльетт Бинош в условиях, мягко говоря. натянутого прочтения пьесы режиссером можно считать героической. Ей удается увлечь вас за собой лишь на некоторые минуты, дальше не получается никак, не пускает холодное тело спектакля.

Фестиваль расширил поле для возможных сравнений и сопоставлений, пригласив в этом году вторую «Фрекен Жюли» в официальную программу. Спектакль Кэти Митчел и Лео Варнера «Кристина» по «Фрекен Жюли» приехал в Авиньон из берлинского Шаубюне. Опять декорация дома во всю сцену, только передняя стена, как кулиса, ездит слева направо и обратно, открывая по надобности внутренности комнат и коридоров. Над домом висит экран. Вот на этом экране мы и увидим этот короткий, всего на час двадцать, но емкий спектакль. Британские режиссеры не разбираются со Стриндбергом и его линиями фронтов в обществе, они берутся раскрыть известную историю через взгляд и чувства Кристины, той самой кухарки и официальной суженой Жана.

Митчел и Варнер решают рассказать о чувствах и переживаниях этой души, вынужденной жертвы судьбы и обстоятельств. Для этого они используют пять видеокамер, которые вместе с выездной звуковой студией (стол для изготовления всех возможных шумов и две кабины для записи голосов актеров) и монтажным столом позволяют вести прямой репортаж о происходящем во всех закоулках дома. Практически на наших глазах снимается кино. И оно оказывается интереснее и глубже, чем проигрываемый вживую театр у Фредерика Фисбаха.

Авиньон