Ольга Галахова
Венок – от испанских артистов...
Фото с сайта Чеховского фестиваля
«Комедианты» признаны во всем мире, и то, что творят актеры этого театра на улице, восхищает размахом, феноменальной способностью превращать городскую среду в грандиозную декорацию с огнем по воде, если в городе есть река, с фейерверками на мостах и площадях, действом на крышах домов, какими бы высокими эти дома ни были. Этот театр, который мне посчастливилось видеть и у нас, и за рубежом, без сомнения входит в десятку лучших уличных театров Европы.
Однако на нынешнем Чеховском фестивале «Комедианты» показали спектакль «Персефона» в традиционном пространстве. В «Театриуме» на Серпуховской они дали аж двенадцать представлений. Зачем столько, не очень ясно. Уже в первые дни их выступлений стало понятно, что ажиотажа не будет, а значит, и коммерческого успеха тоже. В результате финал фестиваля, на котором было немало интересного, получился смазанным.
То, что хорошо на улице, не всегда хорошо на сцене традиционного театра. «Комедианты» заявляют, что они ставят спектакль о смерти и обозначают весьма претенциозно жанр как «смертельное варьете». От варьете здесь музыкальный центр с одним музыкантом, героиня Кора, она же Персефона, которая пришла в этот спектакль не из античного театра, а с эстрады скромно ресторана, где любят одеть артистов в красные атласные плащи, котелки, обрамить их появление незатейливым освещением, мигающими лампочками и прочими нехитрыми атрибутами. И вот такая эстрадная Персефона является к людям, чтоб забрать их в Аид, согласно мифу, без жалости, сострадания, а в спектакле с песнями и улыбками. Однако для варьете в спектакле мало эстрады, мало выразительных музыкальных хитов, если не сказать – нет совсем, нет также кордебалета, нет столь необходимого этому жанру мюзик-холльного блеска, того калейдоскопа номеров от фокусов до фейерверка с конфетти. В роли конферанса выступает Персефона. Она одна работает в этом варьете, одна поет, одна танцует, что делает зрелище в этой части спектакля бедным с театральной точки зрения. Варьете не вписано в режиссерскую партитуру, а иллюстративно вставлено как атласная заплата на холщовом занавесе.
Скорее перед нами разыгрывается моралите. Назидательным примером на сцене служит история о покойнике, которого хоронит «дружная семья», каждому члену которой важно узнать о последней воле покойного в части наследства. Чтобы подчеркнуть, что люди не самом деле не люди, создатели спектакля надевают на них полумаски, с остроносым, как у Буратино, клювом у сына, крючком у брата. Первая жена буквально танцует на гробе, последняя плачет, но недолго, любовница забирает у покойника фирму – достается кусок пирога каждому, за исключением сына. Он требует у Персефоны, чтобы она оживила его старика, чтобы тот переписал завещание. На этом пути сам погибает неожиданно для всех – за ним является Персефона, невозмутимая, укутанная в черный плащ с капюшоном.
Там, где нам дают понять, что будет гротеск, на самом деле театр применяет наивную изобразительность, больше уместную в шоу для детей. Достаточно посмотреть на маски, которые сделаны простодушной душой, чтобы увидеть: перед нами галерея шаржей, какие любят поставлять на Арбате самодеятельные художники, где что-то позаимствовано у китча, что-то у лубка. Издевка над похоронами, над индустрией печального церемониала сделана в спектакле не без доли остроумия. Смешно, к примеру, как выносят пять венков служители современного культа. Им по барабану, что сейчас состоятся похороны. Им скучно, и поэтому невольно один за другим они начинают играть с венками, и уже кажется, пойдет эта компания не на похороны, а на веселый праздник, карнавал. Однако талантливо решенные отдельные сцены не исправляют общего впечатления. Зрелище, которое как бы стремится к театральному примитиву, чтобы рассказать простую историю, все-таки не дотягивает до игры с этим стилем. Игра в примитив опасна, поскольку можно скатиться в примитив. Защитой от последнего должен стать и пафос высказывания, предельно ясно отвечающий на вопрос в таком вот типе театра: а во имя чего весь сыр-бор? Необходима доля театральной рефлексии, изощренных режиссерских приемов, которые бы показали, что комедианты играют в гротескную игру. Когда же добрая половина спектакля играется на авансцене, куда по центру выставлен гроб, а вокруг мертвеца суетится мультипликационная стая, то понимаешь, история разыгрывается по первому плану. Возможно, первый и самый существенный просчет был сделан на стадии создания литературного сюжета. Миф о Персефоне встроен умозрительно, без интеллектуального накала. Условный сюжет весьма упрощенно корреспондируется с фарсом о покойнике и его семье.
Что люди смертны, что они зачастую недостойны жизни, что лишены сострадания, что смерть стала источником прибыли при развитом капитализме – все это прописные истины, если им не сообщена новая энергия смысла.
На самом деле играется моралите, которое почему-то назвали варьете.
