Дарья Курдюкова
Вот такие необычные витрины – чтобы каждая деталь была на виду.
Фото автора
Где Италия, там Флоренция, где Флоренция – Медичи. Год Россия–Италия набирает выставочные обороты: в Пушкинском показывают боттичеллиевских «Палладу и кентавра», в Мультимедиа Арт Музее – arte povera, а в одностолпной палате кремлевского Патриаршего дворца – Медичи.
Экспозиция «Сокровищница Медичи» – не только дань активизировавшему культурные обмены перекрестному году, но и очередной этап долгосрочного проекта «Королевские и императорские сокровищницы в Кремле», начавшегося в 2004 году. Для Москвы медичийские сокровища собирали во флорентийских Музее серебра Палаццо Питти, Музее Барджелло, Уффици, Национальном археологическом музее и Музее флорентийской мозаики. Обмен старались сделать эквивалентным – в Палаццо Питти отвезли «Сокровищницу Кремля».
Можно все перевернуть, огрубить и сказать: Медичи – сицилийская мафия наоборот. Правивший Флоренцией с XV по XVIII век семейный клан, чьи корни молва ведет к придворному врачу Карла Великого. Гуманисты, утвердившие моду на меценатство и коллекционирование, перекроили не только политическую карту Флоренции, но и сделали «пластическую операцию» архитектурной карте города. Их прозорливость – ставка на власть в пышной оправе культуры. Посему, несмотря даже на то, что водились за Медичи и дела не самого высокого порядка (опустошенную папскую казну Лев X, он же Джованни Медичи, придумал пополнять продажей индульгенций, что отозвалось протестом начавшего Реформацию Лютера), несколько эпох после них грезили об идеале просвещенного правителя гуманистического образца.
Экспозиционный маршрут покорно следует вдоль портретной галереи Медичи, вслед и в то же время вперед за хронологией. Все необходимое уважающему себя властителю – доспехи, фамильные портреты, вазы и кубки, геммы, даже, как у Маршака, маленькая собачонка, только из слоновой кости.
В Музеях Кремля знают толк в тщательном экспонировании, значение имеет каждая деталь. К примеру, ступаете вы по бесшумному ковру, и вдруг каблук «лязгнул» чем-то твердым, заставив воспарившее воображение спуститься на землю, где – имитирующая герб Медичи вставка. Очень буквально – они в основе всего. Правда, на этот раз, увы, не задалось с глиптикой – ее много, но мелкую моторику движений, искусную пластику фигур на камеях, лежащих под стеклом витрин, к тому же подсвеченных со стороны зрителя «съедающим» часть изображения светом – разглядеть непросто. Но в остальном все по-прежнему деликатно.
Античность Медичи реанимировали, в том числе и буквально вдыхая в нее новую жизнь. Древнее чутко «переплавляли» в новое искрой вдохновения. Вот античные камеи, предмет собирательства Медичи – а вот уже ренессансные, и тут, как в хрестоматийном микеланджеловском «Сотворении Адама», – жизнь через жест, от руки Бога Отца переходит, перетекает, одушевляет и одухотворяет человека. Соседство иного рода прикладывает оправу XVII столетия к аметистовой инталии «минус» II века с амуром, оседлавшим льва с мужским лицом (неужто укрощение строптивого?). Среди древностей, кстати, находятся очень поучительные вроде камеи «Император, приносящий жертву надежде». Один сюжет чего стоит! Всякому правителю следовало бы принять во внимание. Причем вырезано тоже красноречиво: он к ней эдак на цыпочках и с вопрошающим жестом, а надежда, коренастая дама с такой огромной дланью, что ясно сразу – если обнадежит, так щедро. Или камея с колесницей, где к ониксовому эллинистическому осколку Бенвенуто Челлини приладил золотую вставку-реконструкцию. Острые углы, контраст фактуры и цвета – вид совершенно авангардный! Под стать неугомонному темпераменту балагура Челлини, вписавшего собственное жизнеописание (где работа перемежалась драками и ссорами) и похождения в книгу, а ту – в историю.
Другой пример возрождения – иконографический мотив. Появившийся в языческой древности, он сменит специализацию, дабы пережить Средние века и вернуться к прежним «обязанностям» в следующие времена. Вот парящая крылатая Слава на флорентийской, выпиленной из достаточно крупных каменных кусков мозаике. Поначалу она была Викторией на римских триумфальных арках, после ангелом перекочевала в христианское Средневековье – и вот снова славит мирское.
Уметь в малом иметь большое – вот оно, чувство собственного достоинства. Что там даже прихотливые каменные чаши, текучестью силуэта напрочь пренебрегающие «твердолобостью» материала, на репродукциях кажущиеся огромными, а наяву не превышающие 25–30 см! Одна из лучших на выставке витрин – с миниатюрными вещицами, заигрывающими с чудачествами форм барочных жемчужин. Булавки для шляп, подвески – крохотный, но одновременно огромный мир, достойный сказа про Левшу. Немецкие и фламандские ювелиры жемчуг превращают в орлов и во фляжки, в стрекозу с золотыми ниточками ножек и с алмазно-рубиновыми капельками росы на крыльях. Итальянцы – в гондолу. И для сентиментальных – в крохотной золотой люльке младенец (огромная жемчужина «убелила» его головку и одеяло), подарок мужа закрывшей династию Анне Марии Луизе. Наследник так и не появился, род иссяк.
Плавно льющаяся речь, которой можно вообразить историю собрания этой семьи, получила ставящую все по местам точку. Анна Мария Луиза завещала коллекцию Флоренции, постановив, чтобы та не покидала городских пределов. Завет не сбылся – но это уже другая история.
