Душа скитаний

Текст Генриха Ибсена взывает к идеологическому высказыванию, а не просто к заурядной постановке. В работе над ней требуется некий особый режиссерский настрой, ответ на вызов текста. Попытку осуществил главный режиссер «Ленкома».

Марк Захаров в своем слове, опубликованном в программке к спектаклю, отмечает как раз, что герой взаимодействует не с другими персонажами, а с Вселенной, познавая и мир, и самого себя на этом пути. Пять действий пьесы режиссер сжимает до каркаса либретто, оставляя линии сюжета, связанные с матерью Озе, конечно же, любовную линию с Сольвейг, с Ингрид, с женщиной Востока Анитрой, через них проступает общий сюжет. Марк Захаров вносит и свои коррективы, весьма существенные, предоставляя большие права Пуговичнику, который появляется в спектакле с самого начала, а не как у Ибсена – ближе к концу.

Пуговичник Сергея Степаненко всегда рядом с Пером Гюнтом, он комментирует его поступки, он ведет его по жизни: то помогает и вызволяет героя из сомнительных обстоятельств, то бросает, раздраженный своеволием Пера Гюнта. Этот Пуговичник словно забрел в ибсеновский лес из театра Брехта, с фактурой Санчо Пансы, он вместе с тем и Вергилий в путешествии Пера Гюнта, и добрый приятель из норвежской предгорной деревни, по-отечески участвующий в судьбе гонимого героя.

Пера Гюнта играет Антон Шагин, дарование которого раскрыл Захаров в роли Лопахина в «Вишневом саде», а буквально следом предложил такую сложную роль мирового репертуара, как Пер Гюнт. В судьбах актеров «Ленкома» это случается нечасто. Однако Шагин не подвел своего мэтра, он сумел сыграть обыкновенного человека и вместе с тем необыкновенного. Этот Пер Гюнт скорее лирик, нежели ибсеновский бунтарь, в нем бьет через край энергия молодости и потому самоутверждения, а не наоборот, сначала утверждается эгоизм своего я, а потом прозрение и покаяние, как, возможно, написано у Ибсена. Антон Шагин заставляет вспомнить кумиров этого театра Александра Абдулова, Николая Караченцова, Александра Збруева. Там, где у Ибсена герой отстаивает право на сверхчеловека, у Шагина есть простое и понятное любопытство к жизни, предъявление себя этой жизни всего без остатка. Там, где у Ибсена обозначен вызов миру, оправдание этого бунта, у Шагина с Захаровым, выражаясь словами Пушкина, «милый авантюризм», если и сидит бес в этом Пере Гюнте, то какого-то обаятельного хулиганства.

Захаров строит спектакль так, что через скитания Пера Гюнта он дает историю героев ХХ века. Марк Анатольевич предпочитает ставить для зрителя, а не для узкой группы смакователей. В спектакле есть и тема блудного сына, и человека бунтующего, и нежного сына, и авантюриста, и скитальца, и страдающего героя, и человека, обретающего последнюю мудрость. Все это сыграно без многозначительности, но по-человечески.

В новом качестве мы увидели и Александру Захарову, сыгравшую мать Пера Гюнта Озе. Сцены с матерью в пьесе полны какой-то душераздирающей нежности, которую удалось передать и в спектакле, хотя Захаров подчеркнул молодость. Озе совсем не старуха. Кажется, что она вот-вот и спрыгнет с крыши, на которой ее оставляет сын, спокойно взберется по горам и догонит его. В ней тоже живет сила материнской любви: она отчаянно бранит сына, но столь же яростно его защищает. Придавая своему образу черты ярко выраженной характерности – от черного кудрявого парика до эксцентрических выходок с забавной пластикой, – актриса держит главное состояние: она любит своего Пера так, как никто не любил его в жизни, и она умирает от одиночества, когда сын бросает деревню. Пер пронесет тело матери, как хрупкий фарфор, он всеми силами постарается удержать ее в своих руках, но она все равно выскользнет из его рук и уйдет в землю (исчезнет под сценой).

Марк Захаров в этой постановке не боится открыть в себе сентиментальное. «На склоне наших лет/ Нежней мы любим и суеверней», – писал поэт. Возвращение Пера Гюнта к Сольвейг – пронзительная сцена спектакля. Захаров не старит своих героев, хотя по легким штрихам мы понимаем, что их последняя встреча – встреча двух стариков, ослепшей Сольвейг и Пера Гюнта на пороге смерти, но они друг для друга остались юными и прекрасными. Умирать легче, когда тебя ждут, когда есть куда возвратиться, когда ты знаешь, что ты любим.