Когда в товарищах согласья нет

Не только Лепорелло (Гвидо Локонсоло), но и публике пришлось стать свидетелями не знающей приличий страсти здешнего Дон Жуана (Димитриос Телякос), нападающего на Дону Анну (Сьюзан Гриттон).
Фото с сайта Большого театра

Долгожданная премьера оперы Моцарта «Дон Жуан» в постановке Дмитрия Чернякова и Теодора Курентзиса прошла в Большом театре. Ожидания оказались напрасными – это, пожалуй, одна из самых спорных постановок тандема.

Собственно премьера этого спектакля уже состоялась – летом на фестивале в Экс-ан-Провансе, поэтому не было никакой тайны, в чем состоит идея режиссера, да и он вопреки обыкновению дал парочку интервью, где раскрыл канву своего замысла. Все действующие лица – большая буржуазная семья, клан, во главе которого стоит Командор. Донна Анна – его дочь, Церлина – ее дочь от первого брака, Дон Оттавио и Мазетто – женихи, Донна Эльвира – двоюродная сестра Анны, Дон Жуан – ее муж, а Лепорелло – приближенный семьи. Нельзя сказать, что семья особенно дружная, но перед лицом опасности ее члены способны объединиться. Опасность пришла в их мир вместе с мужем Донны Эльвиры. Дон Жуан, с одной стороны, старается быть добрым и великодушным, с другой – противится лицемерию, окутавшему его родственников. Переходит границы, и те придумывают коварный план мести, нанимают актера, как две капли воды похожего на Командора, и буквально доводят Дон Жуана до сердечного приступа. Мучаются раскаянием, и любовью, и жалостью, но терпят. Да еще и плюют в него, корчащегося на полу. В результате моцартовская коллизия выворачивается наизнанку: все жертвы Дон Жуана оказываются убийцами, а тот, в свою очередь, жертвой.

С какими людьми породнился Дон Жуан? Похотливая Донна Анна, сама соблазнившая родственника, безликая ноющая Эльвира, глупая Церлина, дальновидный Оттавио, наоборот, недалекий Мазетто и лицемерный Лепорелло – да вызывают ли они хоть каплю жалости? Кажется, единственный, кто по-настоящему нравился Дон Жуану, – случайно погибший Командор – с раскаянием и сожалением смотрит он на портрет в траурной рамке.

Очевидно, что режиссер симпатизирует Дон Жуану, который, очевидно, по уровню внутренней свободы на десять голов выше родственников, и так или иначе оправдывает его поступки. Он уступает Донне Анне, но пытается ее образумить. Пытается предостеречь Церлину от неудачного замужества (правда, способ выбирает довольно странный), но затем – от отчаяния, очевидно, – начинает над ними издеваться: заставляет их, похотливых и ненасытных до него, целоваться друг с другом – а те вынуждены подчиниться, ибо уже запустили свой план. Черняков выделяет своего героя даже музыкально: в пении Дон Жуана нет ни напористости, ни услады соблазнителя, ни агрессии, напротив, его пение мягкое и даже нежное, а знаменитую серенаду с мандолиной он вообще поет полушепотом. Единственное место, где он дает энергии выплеснуться, – ария с шампанским, где Дон Жуан в предвкушении разборок с семейкой, как дикарь, носится по сцене.

Все сказанное – лишь канва, которую зритель успевает схватить. Но в деталях все же остается очень много вопросов. Все-таки кроме Моцарта у этой оперы есть еще одни автор – либреттист Да Понте, и из его песни слов не выкинешь. Происходящее на сцене порой здорово расходится с тем, что идет в бегущей строке. Ну хотя бы такая мелочь, как мать, ни разу не обнявшая дочь, хотя та рыдала на ее глазах? Или весь кошмар с переодеванием, когда герои смотрят на стопроцентного Лепорелло, но называют его Дон Жуаном? Или полное отсутствие и кладбища (вся опера идет в одной из комнат дома Командора), и даже намека на статую? Конечно, нет никаких сомнений, что Дмитрий Черняков нашел мотивацию и объяснение каждого поступка (по сути, жанр этой постановки – психологический триллер, местами очень искусно выполненный), каждого шага, но из зрительного зала этого совершенно не видно. Подобные игры с текстом требуют зримой (а не внутренней) логики, и если в случае с «Евгением Онегиным» вопросов не остается вообще, каждое отступление от оригинала понятно, с «Воццеком» – оправдываешь отдельные неувязки во имя замысла, то здесь просто оборваны все нити между авторским текстом и режиссерским подходом.

А вот второй герой постановки – Теодор Курентзис. Сначала убедил дирекцию закупить старинные инструменты, затем музыкантов – взять их в руки, а потом научил играть потрясающе виртуозно! Правда, за так называемым аутентичным стилем исполнения Курентзис (подобно нашему Дон Жуану) чувствует такую безграничную свободу, что при полном следовании партитуре (!) оркестр звучит так, словно в нотах – сочинение из ХХ века – скажем, Берио, не Моцарта. При этом Курентзис так зациклен на перфекционизме того, что звучит в яме, что совершенно не хочет мириться с отсутствием оного в ансамбле с солистами. За его жестким метрономом и очень быстрыми темпами они откровенно не успевают, расходятся и между собой, и с оркестром; Курентзис слышит, бьет ногой по подиуму, но совершенно не желает идти на компромисс и хотя бы попытаться наладить баланс.

И о самом, к сожалению, печальном – о пении. К большому, огромному сожалению, в обоих составах найдется лишь пара солистов, достойных упоминания. У Анатолия Кочерги – знаменитый бас вполне мог бы оттянуть успех – слишком мало возможности проявить свой недюжинный талант, он выходит на сцену лишь в первой картине, в финале же поет в микрофон за сценой (на ужин, следуя замыслу, явился загримированный статист). Просто ошеломил тенор Колин Бальцер (он специализируется на исполнении старинной музыки) – потрясающие лирические арии Дона Оттавио затмили вообще всех певцов в обоих составах. Обе Донны Анны – Сьюзан Гриттон и Биргитта Кристенсен – совершенно не владели верхним регистром (вторая была чуть более удачна, чем первая), Вероника Джиоева и Екатерина Щербаченко (Донна Эльвира) не справлялись технически, Алине Яровой из молодежной программы Большого не хватало дыхания, у другой Церлины – Черстин Авемо – слишком безликий тембр (при, в общем, сносном пении), а у Эдуарда Цанги, напротив, слишком напористый для предлагаемой дирижером стилистики. А вот парадокс: оба Лепорелло – Гвидо Локонсоло и Давид Бизич – хотя и очень хорошие певцы, совершенно не зацепили своей самой яркой арией (ее называют арией со списком). Самую яркую арию Дон Жуана – арию с шампанским – благодаря маэстро провалили оба баритона. В остальном Франко Помпони смотрелся гораздо лучше (ибо в силу режиссерского замысла проявить свой вокальный талант ни тот, ни другой в полной мере не могли), чем Димитриос Телякос. Последний – частый участник постановок Чернякова и Курентзиса – категорически не подходит для этой постановки, где ключевую роль играет актерский талант (недаром потрясающий успех имел в Экс-ан-Провансе Бо Сковхус), неординарная личность Дон Жуана больше удалась Помпони.