Темур Чхеидзе вернулся в Тбилиси

Спектакли Темура Чхеидзе идут с аншлагами.
Фото РИА Новости

В октябре в театре имени К.Марджанишвили состоялась премьера. Художественный руководитель БДТ имени Г.Товстоногова, народный артист Грузии и России Темур ЧХЕИДЗЕ выпустил спектакль по пьесе ирландского драматурга Брайана Фрила «Молли Суини» – история слепой женщины, прозревшей в сорок лет после операционного вмешательства, но так и не сумевшей принять новый мир. Накануне премьеры режиссер ответил на вопросы корреспондента «НГ» Ирины БЕЗИРГАНОВОЙ.

– Что вы чувствуете, вернувшись в театр имени Марджанишвили после столь долгого перерыва?

– Марджановский театр как был, так и остался моим домом. Не считая БДТ, я все последние годы ставил только в марджановском театре – исключением стал спектакль «Далекое-далекое море», который я сделал в Сухумском драматическом театре имени К.Гамсахурдиа. Что касается БДТ, то мое сотрудничество с этим театром длится уже 20 лет. Первый свой спектакль я поставил на сцене Большого драматического театра в 1990 году. А параллельно работал в марджановском.

– Что было самым трудным в адаптации в БДТ?

– В БДТ произошла до сих пор странная для меня вещь. Говорю как на духу, абсолютно искренне. Как это случилось, я не знаю. Когда в 1990 году я начал репетировать свой первый спектакль, буквально через неделю у меня возникло ощущение, что я в этом театре уже очень давно. Это произошло сразу, иначе, уверяю вас, я так и остался бы в БДТ гостем – поставил один спектакль, и все. А у меня было полное ощущение, будто с этими актерами я работал всю жизнь! Хотя у них все-таки немного другая школа┘ Может быть, это объясняется тем, что в моей жизни был Михаил Иванович Туманишвили, а он – ученик Товстоногова? Значит, в моем воспитании было заложено нечто такое, благодаря чему я там себя чужаком не почувствовал. Не знаю, как долго мои отношения с БДТ будут продолжаться. Бесконечного ничего в жизни не бывает. По какой причине человек должен хотеть быть руководителем? Чтобы добиваться того, к чему стремится. Такой необходимости в моей жизни не было. Возможно, я избалован судьбой, но мне очень повезло – рядом со мной были люди, которые позволяли мне делать то, что я хочу. Поэтому, если у меня в жизни что-то не получилось, виноват только я сам.

– А что-то не получилось?

– Конечно. Далеко не каждый мой спектакль – такой, каким я хотел бы его видеть. На пальцах одной руки можно посчитать спектакли, которые я считаю вполне удавшимися. Но это не значит, что те спектакли, которые меньше получились, не мои. Как раз мои!

– Говорят, что ухо современного зрителя устроено таким образом, что он не воспринимает длинные тексты, монологи.

– К чему приучишь. С читателем, повторяю, то же самое. Длинный, подробный рассказ одолеет не всякий. Случается и у меня такое настроение, что я только детективы читаю. А бывает и по-другому: ненавижу детектив, ищу что-то другое, посерьезнее. Театр, как и литература, должен быть разным. Каждый должен находить в нем свою пищу... Мне вполне может понравиться спектакль, поставленный в совершенно другой стилистике. Вот в прошлом году увидел в Александринском театре спектакль «Иваны» по произведениям Гоголя – его поставил Андрей Могучий. Я сам так не хочу. Но боже мой, как это было интересно! Я был в таком восторге! Хотя ничего общего с тем, к чему я стремлюсь, там не было!

– К чему же вы стремитесь?

– Я ставлю скромные психологические спектакли. Стремлюсь минимумом выразить максимальное. Вот этот минимум должен сработать.

Новый мой спектакль на сцене театра имени Марджанишвили поставлен по пьесе ирландца Брайана Фрила «Молли Суини». В тексте сплошные монологи. Я не утрирую – нет ни одного диалога! Но мы не ищем скучный рассказ, а вовлекаем артистов в размышление о том, почему эти люди так много говорят. Если не найдешь верную интонацию – что они ищут, зачем им необходимо делиться со зрителем своими ощущениями, мыслями, сюжетами, к чему они стремятся, то┘ гиблое дело. Тогда и будет абсолютная скука. Но когда человек на площадке ищет, осознает: «Вот-вот-вот┘ где я допустил ошибку. Может быть, этого не стоило делать?»┘ если он, мучаясь, хочет найти собственную вину – не чужую, чужую всегда очень легко и даже приятно находить! – тогда спектакль можно считать удавшимся. Ведь самое трудное в жизни – найти собственную ошибку и беспощадно об этом себе сказать. О, это удивительно увлекательный процесс! Что из этого получилось – одному богу известно. Порой кажется, что и ему неизвестно. А мне любопытен сам процесс. И я не думаю о том, понравится зрителю или нет. Я сам должен понять, к чему мы пришли.

– Чем вас привлек материал?

– Именно этим – глубинным анализом человеческого состояния, поиском собственной ошибки. Хотя на поверхности никакой ошибки вроде нет. Наоборот – все прекрасно. Но если честно «оголиться», ничего себе не прощая, то можно откопать очень интересные вещи.

– Если вспомнить слова Немировича-Данченко, режиссер должен умереть в актере?

– Нет, почему же умереть? Я считаю, что режиссер должен жить в актере. А как же? Мои инструменты – актеры, если это их не оскорбит. Мне нравится, когда на сцене возникает ощущение, что это придумал и сделал сам актер┘ А что, собственно, сделал режиссер? Ничего. Но всю эту внутреннюю партитуру выстраивать мне очень нравится!

– В своем творчестве вы часто обращались к Шиллеру. Но он ведь сугубо романтический автор! А мы живем в такое неромантическое время, и публика совсем неромантическая┘

– А тогда почему спектакль «Коварство и любовь» шел в БДТ целых пятнадцать лет с аншлагами? Я с трудом добился снятия этой постановки с репертуара, несмотря на несогласие дирекции – аншлаги, по какой логике снимать? А по той логике, что всему свое время. Сейчас у нас идут «Мария Стюарт», «Дон Карлос»┘ Да, я согласен, мы живем в категорически неромантическое время. И все-таки я убежден, что внутри нас, хотя нам часто стыдно в этом признаться, живут очень активное желание и потребность в романтизме. Кто не мечтает о настоящей любви? Есть такой человек, как бы внешне он себя не проявлял? Потребность в любви – это и есть романтизм. Во всяком случае, одно из свойств романтизма. В моих «шиллеровских» спектаклях артисты существуют не так, как актеры XVIII века. Романтическая стилистика устарела, но не потребность в романтизме. Вот это надо разделять. Что касается стилистики, то, надеюсь, и я ставлю сегодня не так, как двадцать лет тому назад. И все-таки человек по сути своей не меняется. Он приобретает какой-то опыт, совершенствует свой интеллект, но натура человеческая особенных изменений с годами не претерпевает.

Самое любопытное – на репетициях «Молли Суини» я добивался от актеров такой манеры исполнения, чтобы не было очень заметно, что они хорошие артисты. Не то что они должны играть, как какие-то бродяги. Просто не должны ничего приукрашивать. Необходимо создать у зрителей ощущение, будто бы собрались интеллигентные люди, но не совсем профессиональные артисты. Манера этого рассказа – как может наш друг, наш знакомый рассказать какую-то историю. Чтобы это был такой поток слов, в котором ничего не было бы особо выделено. Хотя есть моменты, когда иногда тишина выделяется. Вот художник Георгий Алекси-Месхишвили все допытывался: «Какая у тебя музыка в спектакле?.. Моцарт, Шопен?» А я не могу объяснить, потому что... не могу! Но музыка и есть, и нет ее. Ни одной громкой, выделенной музыкальной фразы. Необходимо создать впечатление, что кто-то там, за дверью, играет. Уходя со спектакля, зритель должен сказать: «Подожди, подожди! Там, кажется, была музыка┘» Но не в каждом спектакле так. Иногда совсем наоборот. В «Борисе Годунове», например┘ Словом, режиссер все подчиняет определенной творческой цели.

– Вы размышляете, копаетесь в себе, своей душе, как типичный интеллигент, а это понятие сегодня стало чуть ли не ругательным!

– Пускай. Пускай «интеллигент» будет самым ругательным словом!..

– Российско-грузинский политический фон сегодня, мягко говоря, неблагоприятный. Это вам не мешает в работе?

– Психологическому самочувствию все время мешает. Но не потому, что я там, в Петербурге, работаю. Здесь еще больше мешает то, что произошло. Чисто психологически. Как с этим можно свыкнуться? В самом театре я этого не ощущаю. На мое счастье. Театр ведь ни в чем не виноват! Если бы я хоть на йоту чувствовал себя неуютно в БДТ, то сразу уехал бы. В 2008 году я много думал, ехать в Питер или нет, и даже опоздал с возвращением туда. А потом осознал, что театр не виноват. Вот тот конкретный театр, который все делал для того, чтобы я там чувствовал себя комфортно. И потом, если бы я не приехал, в БДТ возникла бы сложная ситуация – представляете, вдруг оказаться без руководителя?! Не знаю, прав я или нет. У меня нет уверенности в своей правоте на 100 процентов. Но я рассудил так. Пусть каждый человек решает за себя. В конце концов один раз живем.

– Театр выше политической мельтешни?

– Для меня выше. Хотя это не мельтешня, когда мы теряем территории. Просто я это не комментирую. Очень трудно с этим смириться, очень! А что будет завтра, посмотрим. Люди, работающие в БДТ, включая поколение, которое я привел в театр, – человек 15, – замечательные. И у меня нет оснований от них убегать. Я уже в ответе за них, я не могу иначе! Тем более что в театре ни на йоту не ощущается какого-либо негатива. Совсем наоборот.