Надо уметь ничего не уметь

Юлия Пересильд в «Варшавской мелодии» на Малой Бронной. Сцена из спектакля.
Фото с официального сайта театра

Юлия Пересильд, выпускница Мастерской Олега Кудряшова в РАТИ (ГИТИС), была замечена еще в студенческих спектаклях. Хотя главные роли в «Рассказах Шукшина» играют все-таки Евгений Миронов и Чулпан Хаматова, на Пересильд и тут обратили внимание. Событием нынешнего сезона стало участие актрисы в «Варшавской мелодии» Сергея Голомазова в Театре на Малой Бронной, где Пересильд играет полячку Гелену в знаменитой пьесе Леонида Зорина. С актрисой побеседовал корреспондент «НГ» Григорий Заславский.

– Юлия, «Варшавская мелодия» шла в СССР чуть ли не во всех театрах. У многих в памяти остались «канонические варианты» – Юлия Борисова и Алиса Фрейндлих... Испытывали ли вы давление традиции?

– Диск с Борисовой и Ульяновым мне подарили, как раз когда начинались репетиции. Я его подержала в руках и смотреть не стала. Мои далекие воспоминания о том, как они это играли, говорят, что это было совсем по-другому. А вот Фрейндлих буквально стояла перед глазами, я смотрела в Интернете какие-то кусочки, но потом поняла, что мы идем другой дорогой, и как-то перестала бояться этого сравнения. В нашем спектакле важно, что Гелена, можно сказать, инвалид, – она калека после войны – после всего, что она видела и пережила, и все, что она говорит, все, что делает, – всегда через эту призму, через боль. Тянуло все время в мелодраму, а Сергей Анатольевич просил, чтобы в первом акте Гелена от этих отношений уходила, просто бежала, чтобы все время это было через преодоление. Она видит прекрасного молодого человека, который ее любит, мужчину, с которым ей так хорошо, но картины брошенной, опустевшей Варшавы, убитых людей, все, что она увидела до своих 24 лет, не дает ей нормально жить, счастливо. Она от этого такая сумасшедшая, такая сильная.

– Для вас важно, чтобы в зале плакали?

– Очень. Если люди не плачут, значит, ты что-то не так делаешь. Нет задачи вызвать слезы, но когда у тебя на глазах отрывают с мясом одного человека от другого, не плакать невозможно. Там не в романе дело, просто эти люди друг друга нашли, вцепились сразу же... Нам было важно избежать милоты, псевдолегкости...

– В спектакле у вас – потрясающий польский акцент. На нем, можно сказать, строится характер героини. С вами кто-то специально занимался?

– Нет, специально никто не ставил, но я слушала польскую речь в фильмах. Кроме того, у нашего второго режиссера Татьяны Марек есть друзья-поляки, которые давно живут в Москве... Но сделать такой акцент, чтобы все было точно-точно, наверное, почти невозможно и не нужно. Остается же театральная условность. Я не могу сказать, что акцент мой, если можно сказать, документальный, хотя поляки приходили и сказали, что все точно. Но мне было важно не это. Было важно, что эта «л», которую поляки не произносят, дает определенную характерность, хотя прямая спина героини, честно говоря, мне важнее. Вообще, когда я прочитала пьесу, я начала сильно волноваться. Может быть, оттого, что у меня было такое напряжение и волнение, акцент получился сам собой.

– Мне кажется, у Зорина все-таки Гелена умнее, остроумнее, элегантнее Виктора. Она – хорошая, а Виктор пусть и не плохой, но – хуже. Трудно играть хорошую?

– Зорин в силу того, что знает толк в женщинах, написал Гелену очень точно. Она по-женски умна, по-женски хитра, интуитивно знает, как себя вести с мужчиной, умеет его держать на расстоянии и при этом он понимает, что она очень его любит. У них нет практически ни одной сцены, когда она села и сказала: «Виктор, я тебя люблю». Все через сопротивление, через недоверие, она никогда не подпускает его к себе близко, между ними всегда остается расстояние, хотя они безумно друг друга любят. Но она боится счастья, боится любить, боится человека в форме. Если человек в форме, хочешь – не хочешь, будет насилие. Она все время закрывается. Кто лучше? Она оказывается просто сильнее, она свой страх смогла перебороть. А он – нет. Он свою любовь затюкивал, затюкивал... Вот только в этом, наверное, ее заслуга.

– А петь на сцене вам не трудно, все-таки важно соответствовать: героиня же – певица?

– Это для меня как раз отдушина. Я петь начала раньше, чем заниматься театром. Мне повезло, я попала на курс к Кудряшову, где мы как раз много пели. Но мы долго выбирали песню. Я перерыла весь Интернет, переслушала все польские песни. Мне понравилась одна песня. И тут выяснилось, что именно ее пела в спектакле Фрейндлих. А я же совсем не такая, как она, значит, надо искать дальше. Было важно, чтобы песня совпала со мной. Вот вы написали в своей статье: логично, что Пересильд играет Гелену. А когда мне предложили эту пьесу, я была в шоке: я – гордая полячка?! Что из себя вытащить?! И долго комплексовала.

– Когда ваш курс заканчивал ГИТИС, все говорили, вот – готовый театр. Почему не получилось?

– Не нашлось режиссера.

– Спустя три года скажите, есть ли что-то хорошее в том, что театр не получился?

– Могу сказать только за себя. Я очень рада, что мне удалось поработать с Евгением Мироновым в «Фигаро». Для меня есть Кудряшов, который сделал меня и как актрису, и как личность. Он занимался нашим образованием. Несмотря на то что я много читала и училась на филологическом факультете, я была в принципе необразованной девушкой...

– Актерский факультет может дать образование?

– Кудряшов – да. Он нас просто заставлял слушать классику, заставлял купить плееры. И если мы сидели и болтали в курилке, был настоящий скандал. Заставлял смотреть фильмы: этот, этот... Я прослушала классику всю только в институте. Следующим человеком в профессии стал для меня Миронов. Его можно сравнить разве что с ураганом. Он безумно талантливый человек и при этом постоянно работает. Я ни разу не слышала, чтобы Женя сказал: ой, давай пообедаем или давайте лучше завтра отдохнем. Никогда. Нет, он постоянно что-то роет, роет. Если бы у нас был театр, может, я никогда с ним не встретилась, и это для меня как актрисы было бы великой потерей. Мы, конечно, все очень надеялись на Никиту Гриншпуна. И продолжаем надеяться. Он единственный был, кто нас схватил, когда делал с нами «Шведскую спичку», приволок в Театр Наций, и вот мы играем до сих пор там этот спектакль.

– А когда вы работали с Алвисом Херманисом в «Рассказах Шукшина», было ли что-то, чему вы научили иностранного режиссера? Все-таки, согласитесь, иностранец ставит такого русского писателя, где много нашего быта.

– Это сложно сказать, а вот он нас научил многому. Он мне сказал такую вещь, которую я и в «Варшавской мелодии» использовала, – что актер должен быть слабым. А я уже привыкла. Спрашивают меня: «Петь можешь?» – «Могу». – «Играть на музыкальном инструменте?» – «Нет, но научусь на каком угодно. Все, что нужно, сделаю». А Алвис мне сказал: «Юля, ты все можешь, успокойся, ты слишком умелая, а актер должен не уметь, чистый лист. Вот ты ничего не умеешь и всему здесь учишься, все с тобой происходит только здесь, у тебя есть только одно большое горячее сердце, и ты всех очень, очень любишь – это самое главное, а все остальное мне вообще неинтересно. Я должен видеть, как оно у тебя бьется и трепещет». Для меня это стало важным открытием.