Всё есть

Настоящая венецианская гондола в спектакле «Тарарабумбия».
Фото Михаила Гутермана

Завтра и послезавтра в «Школе драматического искусства» – новый спектакль Дмитрия Крымова, впервые сыгранный в рамках Международного театрального фестиваля им. Чехова. Билеты на «Тарарабумбию» начали продавать за год до премьеры, поскольку с самого начала понимали, что проект – дорогостоящий. И хотя добровольных инвесторов, по нашей информации, набралось немного, воплотить удалось, кажется, всё, что было задумано.

Полное название нового спектакля – «Тарарабумбия. Шествие». «Тарарабумбия» – присказка доктора Чебутыкина из финала «Трех сестер». Шествие – оно и есть шествие, спектакль придуман как своего рода парад чеховских героев, но в параде – в самом слове – уже заключено нечто триумфально-витринное, а шествие – шествие может быть разным, может быть не праздничным, даже печальным. Тут вспоминается ранняя поэма Бродского, которая так и называется – «Шествие», о Чехове, кажется, в ней нет ни слова, но интонация – отчасти та: «Вот шествие по улицам идет,/ И кое-кто вполголоса поет,/ А кое-кто поглядывает вверх,/ А кое-кто поругивает век,/ Как, например, усталый человек...»

«Тарарабумбия» Крымова, даже когда предлагает нечто веселое, смешное, замешана на смерти, о которой у Чехова так много, причем очень часто – впроброс, между делом. Все начинается с появления маленького мальчика. Он выбегает на длинный язык-помост, роняет коробку с бочонками и карточками лото, собирает обратно, убегает в другую сторону. Спустя мгновение за ним следом из конца в конец пробегает респектабельного вида господин, похожий на Фирса, но явно моложе того, что описан в «Вишневом саде», за ним следом – женщина, няня... Спектакль у Крымова – недлинный, час двадцать, без антракта, но пауз не боится. На некоторое время сцена остается пуста, затем двери, за которыми скрылись по очереди все трое, распахиваются, и в простыне взрослые проносят, как видно, утонувшего ребенка. Это же Гриша, сын Раневской!.. В финале смерть «закольцовывает» спектакль: на пустом языке появляется женщина с белым или кремовым зонтиком. «Это же мама!» – вскрикивает, но негромко, распорядитель торжеств Игорь Яцко. Покойная мама – тоже из «Вишневого сада», видение Раневской. Все прочее, что попало в спектакль, между эпиграфом и послесловием, соответственно тоже можно рассматривать как видение и полную «тарарабумбию».

Как в Ноевом ковчеге, здесь всем нашлось место, для полного боекомплекта не хватает, пожалуй, только толпы в Генуе, которая так врезалась в память доктору Дорну. Зато есть настоящая венецианская гондола, в которой проплывает по подиуму группа карнавальных масок, и среди них – страшная баута. А генуэзской толпе, верно, места не нашлось потому, что в ней, по рассказу Дорна, следует двигаться «туда-сюда, по ломаной линии», а в спектакле Крымова движение по подиуму расчерчено строго, а против течения – как против ветра...

Неверно говорить только о Крымове, хотя очевидно, что движением героев, многочисленных актеров (больше семидесяти человек!) и спектакля в целом двигала чья-то одна идея, одна воля. Но для спектакля важны очень музыка Александра Бакши (музыкальный руководитель – Людмила Бакши) и художественное решение Марии Трегубовой. Несколько сцен решены, можно сказать, в оперном ключе: в начале, когда чеховские героини и один герой выходят все на ходулях и одна-две повторяющиеся фразы превращаются в арии – «Мои грехи...» у Раневской, «А вы из Москвы?» – у одной из сестер. Вызывают восхищение костюмы (а за полтора часа актеры успевают по три-четыре раза переодеться) – скажем, когда выходят на парад Тригорины, с удочками и ведрами, по пути на рыбалку, их клетчатые штаны сзади собраны шлёвкой, как положено модой тех лет. Кто увидит этот маленький ремешок? И без него эффектно, но эти мелочи вызывают особое уважение к художнику.

Проходят парами Аркадины и Треплевы, с уже перевязанными и кровавыми головами. Одна из «мам» пилит на скрипке (Оксана Мысина, играющая, кроме того, еще пять или шесть небольших, но не менее ярких ролей) и тащит за собой бинт-поводок с сыном на конце. Сын перевязан с головы до ног, теряет равновесие, падает. «Оборвыш!» – в соответствии с чеховским сюжетом раздраженно кидает ему мать, продолжая мучить скрипку... Самоубийство Треплева внутри тесной веранды, выстрел, стекла в крови, а в соседней веранде замолкают игроки в лото и только бабочки мерно бьются в стекла... Ближе к концу выкатывают вагон, на котором написано «УСТРИЦЫ». И дальше, когда Чехова уже нет, начинается «советский» праздничный концерт и выходят другие, не чеховские герои.

Шкаф есть, цветные карандашики и даже ножичек, правда, не такой уж перочинный, как о нем говорят у Чехова... Как в Греции, где, если верить Чехову, вернее, герою его «Свадьбы», всё есть.

...Грустно, что Чехов умер!