Полина Богданова -Вы главный режиссер театра «Школа драматического искусства» после ухода Васильева. Сложно ли вам без мастера?
- Когда три года назад из театра ушел Васильев, мы восприняли это как кораблекрушение. Тогда реально встал вопрос о существовании такого экспериментального театра, как «Школа драматического искусства». Ведь Васильев заложил в этот театр очень серьезную программу. Театр не был репертуарным, как прочие. Репертуар в «Школе» возникал в результате экспериментов, исследовательской работы, очень углубленной и продолжительной. Мы привыкли к этому, и этот стиль деятельности театра после ухода Васильева надо было сохранить.
Уходя, Васильев сказал нам: делайте спектакли. Театр надо защитить. Театр от вымирания будет защищен спектаклями. Я очень внимательно к этому отнесся. Я услышал этот как завет.
И вот после ухода Васильева в нашем театре появилось много режиссеров, его учеников. У каждого возникла своя творческая лаборатория. Лаборатория И.Лысова, лаборатория Б.Юхананова. Лаборатория В.Берзина. Лаборатория К.Мишина. Лаборатория А.Огарева. Есть также лаборатория Д.Крымова, который не является учеником Васильева, но Васильев в свое время пригласил его в наш театр. За счет множества лабораторий у нас возникло большое поле экспериментов.
Через некоторое время на лабораторные показы мы стали приглашать публику. Открывать двери театра. Таким образом, возникла разнообразная репертуарная афиша театра. Режиссеры работают по-разному. Огарев видит себя как постановщик. Для него важное создание спектакля. Мне больше нравится медленно, постепенно, долго работать в лаборатории. Заниматься познанием и открывать даже не сам результат, а возможность результата. Для меня спектакль - это продолжение лабораторного поиска. И для меня работа над спектаклем не заканчивается премьерой и прокатом.
Наш театр можно уподобить дереву, у которого есть ствол, корни и ветки. Важно, что эти ветки растут не сами по себе. А из этого ствола, из этих корней. Свою ответственность перед театром, перед Васильевым, перед прошлым этого театра, перед его будущим я вижу в том, чтобы это дерево было цельное. Многообразное, но цельное. Задачу театра на нынешнем его этапе я вижу в том, чтобы разным режиссерам найти путь к объединению, к единой программе. Не могу сказать, что эта программа нами уже найдена. Мы находимся в процессе поиска.
- Как вы выбираете драматургический материал для своих спектаклей? Ведь и пьеса М.Цветаевой «Каменный ангел» и пьеса О.Уайльда «Саломея» - это особый материал. Такое не ставят в обычных театрах?
- Когда-то с Васильевым мы занимались Уайльдом. У нас был швейцарский стаж по «Саломее». Мы ездили в Швейцарию, показывали там свою учебную работу. На этой работе мы многому научились. Так что все это тоже – от Васильева. В последние годы я вел параллельные лабораторные занятия по Цветаевой и по Уайльду.
- В «Каменном ангеле» актерская игра была чище по стилю, ведь там были заняты молодые актеры, которые составляли последнюю лабораторию Васильева. В «Саломее» я увидела новых исполнителей. Как вы решились пригласить новых людей в театр, который требует особого умения и вкуса к игре?
- В «Каменном ангеле» тоже была сборная команда. Там были заняты Людмила Дребнева, Гузель Ширяева – актрисы Васильева старшего поколения. Затем молодые актеры васильевской лаборатории. И совершенно новый человек на роль Авроры - Маша Викторова. – из театра Киноактера. В «Саломею» я пригласил совсем новых людей. Они не прошли школу Васильева, это верно. Но у них есть другие достоинства. Они стали членами коллектива нашего театра, на которых я могу опереться в человеческом плане. Чтобы исполнять эти роли в «Саломее», нужно иметь в характере жертвенность.
- Практически все ваши спектакли разрабатывают религиозные, христианские темы...
-Это тоже связано с теми опытами, которые мы делали с Васильевым. Это опыты мистериальные. Мистериальный опыт всегда был связан с христианской философией и мифологией. У нас были опыты, которые связаны с античной мифологией или с соединением античности и христианства. Нынешняя философия театра проистекает из того вечного вопроса, который когда-то поразил нас, когда мы занимались «Фьоренцей» Томаса Манна. Это вопрос о взаимоотношениях духа и красоты. Совместимы ли они или нет? Может ли художник служить не красоте, а чему-то другому? Что происходит с театром, если он стремится к одухотворению и отходит от своей светской принадлежности? Какой театр был в начале - духовный или развлекательный, светский?
-Ваш последний опыт – опять актерский. Вы сыграли главную роль в спектакле Бориса Юхананова «Фауст»? Вы все-таки ощущаете потребность в актерской работе?
- Когда Васильев уехал, я подумал, что же мне теперь поставить крест на себе как на театральном актере? Я сказал, - нет, я не хочу. В последнее время у меня возник интерес к профессии киноартиста. Но я отношусь к этому легко. В кино у меня нет таких ролей, о которых я могу говорить столь же серьезно, как о своих ролях в театре. В кино у меня не было режиссеров такого уровня как Васильев. Но что же мне делать теперь в театре? В своих спектаклях я не играю. Поэтому я с большим интересом отнесся к предложению Бориса Юхананова сыграть в его спектакле Фауста. Я предложил создать лабораторию игровых структур. И возникла группа. В нее вошли актеры нашего театра, театра Киноактера, другие. В этой группе я стал читать «Фауста». Эта лаборатория позволила продвинуться в чтении «Фауста» довольно далеко. А Борис воплощал свой взгляд на «Фауста», он работал, конечно, и как режиссер и как постановщик, занимаясь формой. Нам удалось найти общий знаменатель. Он заключался в том, что Борис держит спектакль в той форме, которую он сделал с художником Юрием Хариковым. А вот наполнение этой формы, саму разработку мы поменяли. Эксперимент заключался в том, возможно ли это вообще сделать. Новое содержание влить в старые меха? Нам пришлось много пройти, прежде чем добиться результата.
