Третьяковка не умещается в прокрустово ложе

Директор ГТГ обещает обновить не только фасад музея.
Фото ИТАР-ТАСС

Назначение нового главного хранителя, появление нового первого заместителя, который до того никогда не работал в музеях, – таковы первые кадровые перестановки в Государственной Третьяковской галерее. На прошлой неделе новый генеральный директор Государственной Третьяковской галереи Ирина Лебедева вернулась из отпуска. Если не вычитать отпуск из рабочего времени, получится, что со времени ее официального назначения прошел уже месяц, даже чуть больше. Корреспондент «НГ» встретился с Ириной Лебедевой, чтобы задать вопросы, на которые, конечно, сегодня отвечать уже проще. Или – труднее.

– Ирина Владимировна, естественный вопрос – об итогах первого месяца работы...

– Как я и предполагала, первый период должен быть посвящен анализу ситуации, выявлению слабых мест, недостаточно слаженной работе между различными структурами и направлениями деятельности музея. Частично эта работа проведена. И уже есть некоторые кадровые изменения. С понедельника, с 24 августа, главным хранителем музея стала Татьяна Семеновна Городкова, которая 25 лет проработала в музее, была заместителем главного хранителя и занималась коллекцией на Крымском Валу.

– А как же Екатерина Селезнева, работавшая на этом посту?

– Селезнева ушла работать в Министерство культуры по приглашению министра┘

– Будет теперь вашим начальником?

– Не совсем. Я так понимаю, что по касательной – насколько я знаю, Екатерина Леонидовна будет заниматься международными проектами, она это умеет и знает, любит делать.

Ее опыт оказался необходим. Назначение Городковой неожиданным может показаться только со стороны, поскольку Татьяна Семеновна много лет здесь проработала, она очень опытный человек, участвовала в работе комиссии, которая проверяла все музеи России, так что, кроме прочего, успела проанализировать и ситуацию в российских музеях. Это назначение, мне кажется, понятное. Неожиданным для многих оказалось другое назначение. Это действительно нестандартный ход, на который я решилась, и тут речь идет о приглашении нового человека в Государственную Третьяковскую галерею первым заместителем директора. Когда впервые возникла идея и возникла моя кандидатура – вы же понимаете, что это не делается за неделю, разные возникали кандидатуры, тянется это довольно долго┘

– Кстати, когда первый разговор у вас состоялся?

– Довольно давно.

– Год назад?

– Примерно так. Но это первый, ничего не значащий разговор, искались варианты. Как всегда бывает, возникают какие-то кандидатуры – извне, изнутри, а в конце принимаются какие-то окончательные решения. На каком-то этапе, когда вопрос этот стал обсуждаться более предметно, для меня стало очевидным, что если такое назначение состоится, для меня – единственная модель может быть именно такая: поскольку я по образованию искусствовед, мне первый зам искусствовед совершенно не нужен, для меня важнее подкрепить свою деятельность человеком, профессионально занимающимся техническими вопросами. Ведь заметная всем работа музея – это только верхушка айсберга, основная производственная деятельность остается за кадром, но эта работа мало чем отличается от любого другого производства. Музей и есть большая производственная организация, и, чтобы эта деятельность велась нормально, с моей точки зрения, модель должна быть именно такой. Этот ход был не стандартный, в наших музеях, на сколько я понимаю, такой модели нет. Конкретного человека у меня не было, и я пошла по другому пути – попыталась по пунктам написать, какими формальными признаками такой человек должен обладать исходя из интересов музея┘

– Какие же пункты у вас были?

– Скорее формальные – чтобы у человека было два образования. Одно – юридическое, я на этом настаивала, а второе – менеджерско-управленческое. Я понимаю, где у нас слабые места, понимаю, что в условиях нынешнего законодательства, которое применяется к бюджетным организациям, мы задыхаемся, работать стало намного сложнее, значит, очень важно так выстроить работу, чтобы музейная деятельность не останавливалась и мы могли реализовывать наши идеи. Ведь сегодня мы очень многого не можем сделать не потому, что не можем придумать, а потому, что от идеи до реализации надо пройти такой сложный путь, что иногда не хочется ничем заниматься. А хочется, чтобы наши творческие идеи, которых много, если не все, то многие мы могли реализовывать без трагедий, надрыва и бесконечной борьбы на баррикадах... Когда я написала свой список из нескольких пунктов, я начала искать человека. И мне его нашли. Были серьезные рекомендации, которым я склонна верить, и вот он работает у нас четвертую неделю. Я взяла его до отпуска, чтобы была возможность поработать вместе неделю, чтобы новый человек успел познакомиться с людьми, поставила несколько конкретных задач.

– Как его зовут?

– Беликов Олег Алексеевич. Он молодой человек, ему 32 года. Это тоже был нестандартный ход. В музее принято считать, что люди в 30 лет – почти дети, но это тоже становится проблемой, потому что музеи катастрофически стареют, и, я уверена, мы должны привлекать молодое поколение, иначе у музея нет будущего. Сейчас мы уже вместе с моим новым замом занимаемся анализом штатного расписания, пытаемся выявить, что мешает нашей работе и что потребует структурных перемен. Но кадровые изменения не могут отменить обычной музейной работы.

– В том числе и в том, что касается современного искусства?

– Разумеется. Конечно, мы эту работу продолжаем и вот только что обсуждали наши выставки в рамках Биеннале современного искусства. Мы готовим силами отдела новейших течений выставку, которая называется «Не игрушки?!». Ее готовят наши молодые сотрудники, про которых все время говорили, что после ухода их заведующего отделом из музея дела нет. Отдел между тем год активно работал по наведению порядка в хранении и параллельно готовил эту выставку. И сейчас мы хотим результат этой работы предъявить в публичном пространстве. Параллельно в рамках биеннале у нас будут выставка фотографа Владимира Сычева и выставка бумажной архитектуры, которую готовит Юрий Аввакумов. Исполняется 25 лет этому движению, юбилей, и для нас важно не просто участие этого проекта в биеннале, а то, что мы заново открываем серию спецпроектов в зале № 38, где когда-то появился проект Виноградова и Дубоссарского┘

– То есть рекламу «Мегафона», из-за которой вы прекратили пускать посетителей в этот зал, с крыши демонтировали?

– Да. Мы ее сняли.

– Простите, а когда эту рекламу монтировали, не было опасности, что конструкция провалится, помешает нормальной жизни музея?

– Не могу сказать, поскольку не имела к этому отношения. Но, поскольку конструкция была действительно тяжелая, ее надо было снять. Однако меня всегда не устраивало, наверное, в первую очередь как человека, связанного с имиджевыми вопросами, что на крыше национального музея находится рекламная установка. Нас и так плохо идентифицируют в городском пространстве, путают с ЦДХ, а когда еще сверху что-то другое написано, возникает полная дезориентация зрителей. Еще и поэтому важно было эту рекламу снять.

– Кстати, сейчас рядом с эмблемой галереи на самом фасаде висит еще какая-то вывеска┘

– Это проблема нашей жизни в одном здании. Будем решать эти вопросы последовательно. Сняли рекламу. Когда мы делали выставку «Бубнового валета», со стороны Москвы-реки была сделана замечательная рекламная конструкция, на которой крепился баннер «Бубнового валета». Она очень эффектно смотрелась. Мы хотим повесить там «Купание Красного коня» Петрова-Водкина, работу, которая нам кажется очень удачной и эффектной в качестве, если хотите, бренда. Кроме того, там будет написано: «Третьяковская галерея, искусство ХХ века». Мы перебрали разные работы и решили, что эта лучше всех. И даже сделали в музее внутреннюю навигацию с упором на эту работу Петрова-Водкина. Это – из внешних и, может быть, наиболее простых в исполнении шагов.

Таким образом, снова открывается зал спецпроектов, где можно сделать что-то более экспериментальное в области современного искусства. Здесь необязательно закрываться через месяц, может быть спецпроект на полгода. Первый спецпроект в рамках параллельной программы биеннале будет посвящен бумажной архитектуре. В конце года мы планируем уже следующий – выставку Франциска Инфанте, которая потребует большего дизайнерского вмешательства, и открыть мы ее планируем вместе с новым вариантом постоянной экспозиции в разделе новейших течений. Прежний вариант, мы понимали, все равно потребует корректировки. Экспозиция вообще требует постоянного поиска, а в разделе новейших течений тем более не может быть ничего долговременного. Плюс – там еще находятся произведения, которые нам не принадлежат. Мы их должны выдать. Если выдать не принадлежащие нам работы, открываются дырки в стене. Поэтому после закрытия биеннале мы закрываем экспозицию, делаем ремонт и открываем вместе со спецпроектом Инфанте несколько обновленный вариант экспозиции. Это к вопросу о том, не собираемся ли вообще отказываться от новейшего искусства. Нет, мы от этого не отказываемся.

– Встречались ли вы уже с Александром Авдеевым?

– Нет, поскольку он до 14 сентября в отпуске.

– Насколько я понимаю, и для вас, и для нас важной будет ваша встреча с Патриархом Кириллом. У Третьяковской галереи сложились уникальные отношения с Церковью. А вы еще сказали о готовности собрать что-то вроде круглого стола, посвященного вопросам как раз актуального искусства, на территории которого возникало неприятное невзаимопонимание...

Нынешний фасад Третьяковки на Крымском Валу свидетельствует, что у здания по крайней мере два хозяина. Фото Артема Чернова (НГ-фото)

– Я думаю, что неточно выразилась или меня неверно поняли. Вот в каком вопросе. С одной стороны, нам действительно хотелось бы вести именно конструктивный диалог с Церковью по разным вопросам. Именно мы, мне кажется, та площадка, которая может вести этот диалог, начиная с ранних памятников древнерусского искусства, которые, по счастью, находятся в нашей коллекции, до современного материала. Наш храм-музей – это наш постоянный диалог в Церковью, и у нас 8 сентября, я очень надеюсь, состоится Патриаршая служба в день Владимирской иконы. Но хотелось бы этот диалог перевести и на область современного искусства. Диалог конструктивный, я подчеркиваю. Мне, честно говоря, уже надоела вся эта история со скандалами и провокациями и бесконечными их обсуждениями – я не могу понять, неужели нет других более серьезных и важных тем, что нужно все время говорить только о скандалах и провокациях. Мне кажется, это даже неинтересно. Когда я говорила о нашем диалоге и консультациях, я имела в виду, что мы готовы – в рамках спецпроектов, поэтому я так подробно и рассказывала об этом зале, – подготовить выставку одного современного художника. Я разговаривала с нашим отцом Николаем, мы уже и с представителями Патриархии говорили. Мы консультировались именно по этому вопросу: можно ли провести такой круглый стол на фоне конкретной выставки, интересно ли им это, готовы ли они поучаствовать? Круг вопросов? У нас есть даже предварительное согласие нескольких представителей Церкви. Наш следующий шаг – предложить какие-то конкретные формы, раз уж принципиальное согласие получено. Но я, видимо, неправильно выразилась, и все решили, что я все время буду консультироваться с Патриархией. Речь не об этом.

– Тогда скажите, о каком художнике речь?

– Пока не хочу называть имя. Это известный художник. Мы готовим уже этот проект. И с отцом Николаем говорили о том, как можно построить диалог, чтобы начать его не с того, что нам не нравится, что вы здесь повесили... И так, конечно, может диалог развернуться, но я не считаю, что такой диалог можно назвать конструктивным. Есть же вечные проблемы – например, как работает художник с вечными проблемами бытия, с традиционными религиозными сюжетами┘ Именно это интересно, поскольку на протяжении существования христианской цивилизации художники по-разному отвечали на эти вопросы. Каков ответ современного художника? Если это не скандал? Если это позитивная работа, то какая она? Если представители Церкви скажут, что не видят на фоне этих работ возможности постановки таких вопросов, значит, будем что-то другое придумывать. Я это имела в виду. Вопросы эти – сложные, деликатные, и здесь, мне кажется, имеется непонимание с обеих сторон. Мне кажется, что во всех спорах в данном случае выступали не музей и Церковь, а околомузейные и околоцерковные организации. Иногда этот момент скандальности придумывается, мне кажется, сознательно с той и с другой стороны. Это такой шоу-бизнес, где очки набирают и те, и другие. А в результате в эту ситуацию оказываются втянуты большой музей и Церковь как институт. Речь не идет о взаимоотношениях музея и Церкви, но выдается за это.

– Вы, конечно, знаете, что в следующем году учреждениям культуры придется сделать выбор – кем быть: то ли автономным учреждением культуры, то ли бюджетным, то ли казначейским. Какая из форм, по-вашему, оптимальная для ГТГ?

– Конечно, мы отличаемся от маленьких музеев, которым сложно зарабатывать дополнительные деньги на посещаемости. Наверное, для многих из них предпочтительнее форма казенного учреждения, когда они целиком финансируются государством. Для нас скорее подходит форма бюджетного учреждения нового типа. Но там еще многое не прописано, будут корректировки и поправки. Это сложный и серьезный вопрос, невозможно под одну гребенку все бюджетные учреждения причесывать┘ Везде есть специфика, у музеев – в том числе. В сегодняшнем законодательстве есть вещи, которые, правда, очень мешают в работе. Мы передавали свои предложения, их немного, в Министерство культуры в надежде, что они соберут все, не только наши предложения, и вынесут их на обсуждение в Государственной Думе. Может быть, какие-то поправки удастся принять. Особенно это касается ФЗ 94, который предписывает все деньги проводить через тендеры, аукционы, там иногда возникают нелепые ситуации, что особенно понятно на примере театров, когда по конкурсу предлагалось выбирать режиссеров. Такие нелепости, может быть, в перспективе удастся скорректировать.

– Итоги проверки Третьяковской галереи? Каковы они?

– Мы были первым музеем, который проверяли. К нам были, как везде, какие-то претензии, но серьезных, которые бы бросили тень на Третьяковскую галерею, – нет. У нас серьезное внимание уделяется учетно-хранительской работе. За замечания, которые нас заставили на что-то обратить внимание, что-то поправить, мы были благодарны.

– Шишкин не пропал?

– Что вы?! У нас такие опытные хранители, они по стольку лет работают, для них картины – как дети родные! А сейчас я ставлю перед сотрудниками новую задачу, и мы пытаемся с Татьяной Семеновной, новым главным хранителем, спланировать эту работу – речь идет о техническом исследовании произведений, которые находятся в коллекции, чтобы каждое получало более серьезное портфолио, где фиксируются все реставрационные работы, рентгенограммы делать по всем┘ Новые технические исследования дают новые возможности и для научного изучения – то, что не было доступно, вдруг открывается взору.

– Получаете ли вы деньги от государства на закупки?

– Государственного финансирования на закупки у нас нет. Мы пытались найти спонсоров и получить государственные деньги для приобретения работы Булатова, в результате Эрик Владимирович нам свою работу подарил. Сейчас у нас есть договоренность с Оскаром Яковлевичем Рабиным, он нам тоже дарит свою работу, осталось решить технические вопросы. Я понимаю, что сейчас кризис, но после национализации галереи и вплоть примерно до 1993 года государственное финансирование закупок не прекращалось, даже в годы войны. Имелись, конечно, идеологические ограничения. После перестройки, когда тоже было трудно с деньгами, на министерские деньги были сделаны первые закупки современных художников: для царицынского музея, Третьяковской галереей был закуплен целый ряд вещей у ГЦСИ. А потом государственная поддержка в области комплектования прекратилась, а иной формы, схожей, например, с американской системой, когда это делается через фонды, не возникло. Естественно, все музеи находятся в сложном положении, все наши пополнения – это, как правило, дары. Или закупки, которые носят символический характер.

– Последний вопрос. По себе сужу: если меня бы назначили куда-то, я бы обязательно купил себе новые ботинки или что-то еще. Вы что-нибудь новое себе купили?

– Если бы назначение произошло, как это было первоначально объявлено, 1 июня┘ это некое событие было бы и, наверное, я бы об этом подумала. А когда мне пришлось в очень сложной обстановке быть временно исполняющей обязанности, когда требовались какие-то стратегические решения, которые нужно было принимать, а полномочий у меня не было... В этой ситуации что-то покупать было бы странно. Когда же назначение состоялось, я настолько устала, что у меня было только одно желание – хотя бы немножко отдохнуть. Надеюсь, что сейчас, отдохнув и посмотрев на все уже спокойно и осмысленно, я смогу и об этом подумать.