Дарья Курдюкова
На выставке много работ, которые в Москве увидят впервые – например, «Мадонну Литу Лианозовскую».
Фото Александра Шалгина (НГ-фото)
В прошлом году в Пушкинском музее проходила семейная выставка отца и сына Рабиных и Валентины Кропивницкой. Теперь в Третьяковской галерее открылась большая экспозиция «Оскар Рабин. Три жизни. Ретроспектива». «Три жизни» – название книги воспоминаний Рабина, вышедшей в Париже в 86-м. Это жизнь до смерти вождя, с 1953 и до 1978-го, когда уехавшую во Францию по турвизе семью художника лишили гражданства, и парижский период. В 2008-м этот период насчитал 30 лет. В Третьяковку привезли около 120 картин и графических листов из американских, европейских и российских музейных и частных собраний, при этом значительную их часть в России еще не видели.
Первый осколок рабинской барачной лирики, который попадает в глаза при входе на экспозицию, – знаменитая «Помойка № 8» 1959 года. Вернее, на самом деле самые первые портреты детей Кати и Саши середины 50-х и натюрморт. Нежные, почти импрессионистические по духу и светлому колориту, они выдают уроки, усвоенные в Рижской академии художеств (она в отличие от тонувшей в соцреализме Суриковки, где Рабин тоже побывал, – тогда не чуралась свободных оглядок на французов). Это – особняком. Потом – ряд фотографий разных лет, крайние в ряду – Оскар Рабин и Валентина Кропивницкая в вагоне парижского метро в 2007-м. Поехали. «Помойка № 8» – центр и черная дыра покосившегося мироздания с извечной бутылкой водки и селедкой (достойной, кстати, лучших натюрмортов Петрова-Водкина). И то, и другое – на все случаи. Помойка, переросшая по размерам лачугу и подпирающая кривой скелет столба линий электропередачи. Тоскливая серость реальности, увиденная в расширенный глазок «другого» искусства.
В заметках о художественной жизни 60–70-х Илья Кабаков писал, что «мысль, куда пойти... в 60-е годы означала – к Оскару Рабину, мастерская которого всегда была открыта, и он очень спокойно, почти бухгалтерски-методично, отстраненно «показывал». Полковой военный оркестр, собравшийся вокруг Евгения Кропивницкого кружок, «Лианозовская группа» (которая объединила Кропивницких, Владимира Немухина – ему, кстати, ГТГ обязана тремя рабинскими картинами, Николая Вечтомова, Генриха Сапгира и не только их). «Бульдозерная» выставка и показ того же 74-го года в Измайлово, арест 77-го за тунеядство, госпремия «Инновация» 2006-го «За творческий вклад в развитие современного искусства» – все это про Рабина. Про барак художественного подполья, куда приходили поэты и художники, чтобы свободно говорить и смотреть.
Предметный мир Оскара Рабина состоит из сугубо подсобных материалов – лампочек, рубликов, бутылок, газетных вырезок, самоваров и примусов, портретных вклеек и скромных цветочных букетов. Как бы случайно рассыпанных, кем-то позабытых, молчаливо смотрящих и подсмотренных Рабиным. Он осваивает коммунистически-коммунальный мир вокруг себя через частное (детали), которое становится выразителем общего: в барачном муравейнике стоит бутылка, сквозь нее, в ней виден мир лачуг. Через снятие границ между низким и высоким: так появляются «Улица имени Пресвят. Богородицы» или «Пермский Христос в Лианозово», где возле барака сидит деревянный пригорюнившийся Христос, а рядом валяется банка килек. Если есть в этом мире иконы, есть в нем и «Мадонна Лита Лианозовская», и автопортрет с женой в костюмах ренессансных аристократов, и «Трефовый автопортрет», и «гимн» «Столичной» или «Московской», скрипочки (как один из мотивов рабинского детства), и вырезки из газет (в которых на него писали пасквили). Уже в Париже работы Рабина набухнут, станут объемными коллажами – с бутылками из-под минералки, с этикетками от французских вин, со складывающимися в крест ящичными досками и присыпавшей все это осенней листвой┘ Истошные хрипы советской прессы вроде «Осторожно, искусство», «чувство локтя» – сменятся старыми французскими «liberte, egalite, fraternite». Пресловутый паспорт – документ, факт биографии – становится артефактом. Написанный в 2007-м триптих проводит по улице с обмякшим забором от советского к французскому – и к российскому паспорту. Оставшемуся в 78-м в вынужденной эмиграции художнику на родине гражданство вернули в 1990 году, а новый паспорт выдали только в 2006-м┘
«Не извращать советскую действительность» – называлась одна из статей против Оскара Рабина и его друзей-художников. А он на нее просто смотрел. СССР: унылая серость. Крыши хибар. Париж: изысканная сероватая дымка. Серое лирическое – их общий знаменатель. Удивительная живописность и – как утверждает сам художник – отсутствие ностальгической болезни.
