Ольга Галахова
Лепаж активно использует приемы ренессансного театра.
Сцена из спектакля «Проект Андерсен». Фото Сергея Петрова
Одно из заблуждений литературного мира заключается в том, что Ганса Христиана Андерсена безоговорочно внесли в реестр детской литературы. Взрослый мир отправил в эту ссылку великого сказочника по неведомым причинам, возможно, в частности, и потому, что не пристало огрубевшему и заматеревшему во времени читателю лить слезы вместе с Гердой, которая растапливает ледяное сердце Кая. Как, впрочем, и несолидно страдать по поводу Русалочки, во имя любви отважившейся ходить по земле, но, как известно, каждый шаг порождал невыносимые для нее страдания. Как оплакивать умудренному опытом мужу соловья в золотой клетке императора? Но эти сказки, дышащие печалью и мучающие нас в детстве необходимостью сопереживать и сострадать ближнему, можно читать вслух вместе со своим ребенком, оттаивая взрослой душой.
Лепаж, кажется, не способен быть только переводчиком с языка слова на язык театра. В лице Лепажа мы имеем дело с типом универсального художника, который сам пишет тексты, сам режиссирует, иногда даже сам играет, но отнюдь не из творческой жадности. Лепажу важнее ставить не произведение, а причину повода к своему театральному сочинению, «контекст» душевных переживаний, «обстоятельства», вызывающие к бытию тот или иной текст того или иного автора или просто свои человеческие привязанности.
На этот раз моноспектакль «Проект Андерсен» он не стал играть сам, а доверил актеру Иву Жаку. Теперь уже его коллега перевоплощается то в канадского рок-музыканта, которому привалило счастье: пригласили на постановку оперы для детей по сказке Андерсена «Дриада» не куда-нибудь, а в Гранд Опера. Ив Жак играет также и директора Гранд Опера. Есть еще и третий бессловесный персонаж – художник-анархист, марающий граффити портрет Андерсена, стену станции метро и даже дерево в ночном Булонском лесу.
Спектакль Лепажа начинается с того, что спектакль в Гранд Опера отменяется. Зал МХТ им. А.П.Чехова зеркально отражает со сцены видеопроекция зала другого знаменитого театра. Выходит Актер, который сообщает не нам, а публике Гранд Опера, что мусорщики Парижа забастовали. Его лицо камерой – вечной спутницей спектаклей Лепажа – передается на картинку зала первой оперной парижской сцены. Спина актера есть хитрая граница сценической иллюзии и реальности. Актер рассказывает свою историю неслучившегося спектакля, отрывки которой возникают наяву. В спектакле ставится «Дриада». Параллельно существует история жизни Федерика, директора и даже собачки Фани, которую мы не видим, но видим ее поводок. И нам этого достаточно, чтобы досочинить историю и ее жизни.
Лепаж колдует с пространством, не уставая удивлять и восхищать. Задник сцены он облюбовал для изощренных сценических иллюзий. Экран, который благодаря проекциям переносит нас то в зал Гранд Опера, то в музей Андерсена, то на железную дорогу, а то и под нее, у Лепажа обладает объемом. Это не театр использует кино, а входит в буквальном смысле в кино. Актер вступает в другое пространство наяву: идет по ступенькам «картинки» холла театра, а в ночном парке сначала застывает перед объемной скульптурой Родена, чтобы потом ласкать совершенное мраморное женское тело, освещенное светом Луны. Из арсенала сценических средств Лепаж достает приемы ренессансного театра, открывавшего искусство перспективы. Вот в объеме экрана появляется дерево и тут же на глазах удаляется. А вот полотно задника пришло в движение и на наших глазах превратилось в стволы деревьев парка. А вот от одинокого и прекрасного дерева отделяется его душа – сама Дриада, хрупкая и нежная кукла. Рядом с этой поистине андерсеновской поэзией Лепаж показывает и низы жизни: кабинки для демонстрации порно, в которые то и дело заглядывает тряпка уборщика, стирающего пролитое от соприкосновения с «прекрасным» семя. Но тайное дно жизни для Лепажа – повод для сочувствия, смешанного с нежным юмором. Он не судья, не пророк, а вдохновенный поэт, творящий свои миры, полные печального соучастия к человеку, в своем исключительном пространстве. Совершенство иллюзии парадоксальным образом усиливает реальность. И, восхищаясь сценическими трансформациями, ты вослед Лепажу сострадаешь его героям, думаешь об ошибках в жизни, в том числе и о своих.
