Золотая трига из Праги

На прошлой неделе Дмитрия Крымова дважды называли самым лучшим: в Москве ему вручили «Хрустальную Турандот» как лучшему режиссеру прошлого сезона (спектакль «Демон. Вид сверху») и в Праге, на Пражской квадриеннале, где русский павильон, который был сделан Крымовым и его студентами, получил высшую награду – «Золотую тригу». Кстати, в Москву, на церемонию «Турандот», Крымов прилетел из Праги буквально на несколько часов, едва не пропустив объявление о награждении в Праге. «Золотая трига» – это три лошади и колесница с ангелом, который держит в одной руке венок, в другой – поводья. Нынешняя Пражская квадриеннале – одиннадцатая по счету, а «Золотую тригу» нам дали впервые за последние тридцать с лишним лет. Как сказал Крымов, «всю жизнь Пражская квадриеннале была для меня символом Олимпийских игр в профессии».

– Скажите, за что все-таки вам дали «Золотую тригу»? Что вы такого интересного придумали?

– У нас была тема «Наш Чехов», вернее, официально это называлось «Чехов. 20 лет спустя», потому что двадцать лет назад у СССР тоже была экспозиция, посвященная Чехову. Но мы подумали, что проходящим людям то, что было двадцать лет назад, скорее всего неизвестно и им легче будет смотреть на название «Наш Чехов». Такого павильона не было. Пространство было похоже на большую квартиру, чем-то похожую на квартиру на Поварской, где мы играем свои спектакли, только эта квартира была раздолбана сверху, стены протекли. Там шел дождь, все было в лужах, и надо было надевать калоши, чтобы войти внутрь... Мы купили огромные калоши в Ярославле, и все их надевали, выдавали зонтики, потому что с потолка капает.

– Метафора такая?

– Мы так решили, что это будет кусок России, где всегда непогода, дождь, слякоть, всегда капает сверху. Макеты, самые дорогие вещи спасены были от этого потопа на перевернутых стульях, на посуде, горкой сложенной, на спасенных книгах. Мы накупили тома Чехова, и какие-то макеты стояли на сложенных стопочкой томах Чехова. То есть эти подставки уже были произведениями искусства. Макет Давида Боровского стоял на огромной трубе. А вообще весь павильон был посвящен нами Боровскому. И вот на этих грудах чего-то, что в комнате может быть, стояли макеты, которые экспонировались, – Боровского, Шейнциса, Бархина, Бенедиктова, Орлова. На стене висело двенадцать выключателей, как в коммунальной квартире, и разными карандашами разными почерками были написаны имена сценографов, чей макет освещался при нажатии на эту кнопочку. Из потолка, из такой лепной розочки неряшливой гроздью свисали провода с лампочками, каждая из которых освещала один какой-то макет.

– Здорово!..

– Спасибо Саше Назарову, который сделал всю техническую работу. Этот человек когда-то с Боровским выпускал «Гамлета», а сейчас работает в «Школе драматического искусства». Он все это собирал и заведовал всей техникой – от воды до электричества. Причем наш павильон выглядел так правдоподобно, что после грозы, которая прошла в Праге накануне нашего отъезда, к нам вошли бельгийцы и стали сильно нам сочувствовать: «Ой, как у вас протекло, обидно как». И были очень удивлены и даже восхищены, когда узнали, что все это было так нами задумано. Во всяком случае, что редко бывает в театре, как задумали, так оно у нас и получилось, хотя все это делалось в дикой спешке.

– Все-таки скажите: существует ли сегодня, по-вашему, разница в понимании театра у нас и на Западе?

– Запад – такой разный, и тот, каким я его увидел сейчас, и как раньше себе его представлял. Там есть что-то, что похоже на нас и на наш театр, но родных душ вообще немного. Но такие родные души есть. А есть довольно большое количество холодных дизайнеров. А есть и не холодное дизайнерское, и не русское душевное, а что-то еще, третье, и это особенно удивительно – когда такое сочетание находится, когда появляется какое-то остроумие и изящество, тогда возникает удивление. Такого удивительного – очень мало, но оно есть.

– А русское – это все-таки по-прежнему душевное?

– Или – имитация душевного, но во всяком случае на эти кнопочки явно нажимают...

– Почему все-таки первую премию дали вам? Вопрос, понимаю, дурацкий. И все-таки? Кстати, вам самому понравилось то, что вы сделали?

– Мне очень понравилось. Мы этого и хотели. Наверное, и недостатки наши были как раз по линии избытка душевности. Там, как мне потом рассказали, в жюри шел спор, говорили, что это все такое ностальгическое, даже слишком, а театр, как и мир, жесток и нужна кровь, обнаженные тела. Да, вот как немцы выставились, но они всегда, в общем, жестки. Но победили мы, причем без всякого давления – ведь в этот раз в жюри не было ни одного русского художника. Члены жюри даже не знали, что вместе со мной работали студенты ГИТИСа, – они воспринимали нашу работу как национальную экспозицию. Дело в том, что на квадриеннале обычно отдельно существует студенческая экспозиция, и в этот раз от России это была Школа-студия МХАТ, студенты которой сделали экспозицию, посвященную Олегу Шейнцису.

– Можно ли это повторить в России, еще точнее – в Москве?

– Возможно. Нужно ли?.. Там, наверное, было восемь метров на восемь или семь на восемь, то есть около шестидесяти квадратных метров. Он очень большой. То есть это очень много для бытового повторения.