Золушка-девственница и Курентзис вне конкурса

«Русские сезоны» – плач о прекрасном.
Фото предоставлено пресс-службой «Золотой маски»

Вслед за Мариинкой досрочно фестивальные обязательства выполнил Новосибирский театр оперы и балета. Москва увидела двух претендентов на «Золотую маску» в номинациях «Лучший балетный спектакль» и «Лучшая работа хореографа» – трехактную «Золушку» Сергея Прокофьева (хореография Кирилла Симонова) и одноактовку «Русские сезоны» на музыку Леонида Десятникова (хореография Аллы Сигаловой).

Каких только пластических операций не претерпела «Золушка» в своем солидном возрасте! За шесть десятилетий попадала и в игрушечный магазин, и в Голливуд, и на одинокую звезду. Недавно угодила даже в бордель (после чего постановку Латвийской национальной оперы запретили по настоянию наследников композитора). В Новосибирске тоже решили сделать ей круговую подтяжку. Либретто, однако, принципиально не перекраивали, лишь снабдив старую сказку новыми иллюстрациями (художник-постановщик Эмиль Капелюш, художник по костюмам Стефания Ханалда Граурогкайте). Фею-крестную сменила фея-гувернантка (хотя, скорее, горничная – в крахмальном переднике и с метелкой для пыли). На балу откуда ни возьмись (напоминая о прошлогодней премьере в Большом) появились громадные апельсины, любовью к которым обуреваемы мачеха и сестры. Золушка же (почему-то с негодованием отшвырнув подаренные феей хрустальные туфельки) отправляется на бал не в золотой карете – символе роскоши, а, как и надлежит девственнице, верхом на единороге – символе целомудрия. Впрочем, известная двусмысленность этого символа недвусмысленно обещает: все будет хорошо и они поженятся. И действительно, принц, изрядно помучившись над вопросом «чей туфля?», загадку таки разрешил.

Хореограф же (уж сколько их упало в эту бездну) тайну шедевра Прокофьева не разгадал. Приступая к работе, Кирилл Симонов, похоже, так и не определился с художественной задачей, если, конечно не считать таковой стремление любой ценой отличиться от других. Его замарашка-Золушка (в исполнении никоим образом ни в чем не повинной и отлично справившейся с ролью Елены Лыткиной), взяв на вооружение кое-что из арсенала современных танцевальных школ, испытывает непреходящие экзистенциальные муки. А рядом – вполне стереотипная сказка, с которой плохо монтируется неоновый лучизм Капелюша, но вполне гармонирует цветовая и стилистическая пестрота костюмов. Шаблонное смехачество. Штампованная пародийность – в вульгарных позах и суетливых движениях мачехи и сестер, в шутовских пинках и гэгах, в набриолиненном ирокезе недоросля-принца. Оппозиция современного танца и классики, лирики и хохмы могла бы стать художественным приемом (кстати пришелся бы и единорог, явно косящий под троянского коня). Однако хореограф выдохся уже ко второму акту и, не найдя пусть спорного, но формообразующего решения, хватался за любую соломинку, а то и соринку.

Когда же смотреть на этот сумбур вместо хореографии становилось невмоготу, можно было слушать гениальную музыку и любоваться зрелищем сколь неожиданным, столь и увлекательным. Недаром перед началом спектакля, предупредив на всякий случай зрителей, опустили барьер и оголили оркестровую яму. Гвоздем программы суждено было стать дирижеру. Обладатель завораживающе пластичной, артистичной и, не побоюсь этого слова, сексуальной спины Теодор Курентзис давал собственное представление. Настоящий балет был в этот вечер пониже сцены.

Второго соискателя «Золотой маски» от Новосибирска в самом Новосибирске, говорят, не жалуют. Москва же встретила «Русские сезоны» с восторгом. Балет Аллы Сигаловой – реплика-плач о прекрасном и невозвратном, ибо не вернуться в «золотой век» человечеству, пережившему двадцатое столетие. Цельность и в то же время многослойность замысла при редкой и сегодня, кажется, вовсе невозможной чистоте и лаконичности высказывания. В живописных, музыкальных и пластических ассоциациях – мощный динамический потенциал так поразившего некогда мир русского авангарда, стильность и экспрессия дягилевской «Бель эпок». В памяти встают знакомые и знаковые образы – Ларионов, Челищев, Фокин, Мясин. Гончаровская киноварь, «примитивизм» Нижинского и Нижинской. «Петрушка», «Свадебка», «Фавн». Иероглифы стилизованных фигур, трансформация пропорций, орнамент группировок. Выразительные эмоциональные акценты, энергетический посыл завершенных поз. Недаром так бешено стрекотали в зале фотокамеры.

Подобно дягилевской антрепризе, в нынешних «Русских сезонах» хореограф и художник (в данном случае художник по костюмам Анна Политковская) – равноправные виновники торжества. Впечатление рождается жестом и ракурсами вкупе с игрой складок и объемов черных пальто, «великоватых» маек, юбок, уже совсем, кажется, не напоминающих тюники виллис из «Жизели» и все-таки не позволяющих о них забыть. Единомышленников нашли авторы «Русских сезонов» в артистах, выказавших редкую чуткость в восприятии и воплощении формы, линии, позы. Умение органично увязать декоративность и чувственность. Посочувствует ли им жюри «Золотой маски», покажет время.