Любовь и чайки

Джон Ноймайер обещает, что его «Чайка» будет комедией.
Фото Артема Чернова (НГ-фото)

– Господин Ноймайер, почему из всех пьес Чехова именно «Чайку» вам захотелось сделать балетом?

– Трудно сказать. Честно говоря, я с юности мечтал поставить балет «Три сестры» и уже продумывал его. Но в начале 1994 года я посмотрел драматический спектакль «Чайка» в Берлине. Нельзя сказать, что это был шедевр, но я вдруг мысленно увидел пьесу через танец. Знаю, что превратить слова в балетные па невозможно, но есть вариант – сделать визуальный аналог чеховских коллизий, в которых рождались реплики героев. Мне стало ясно, что ситуации «Чайки» могут быть выражены в танце и что эта пьеса дает возможность проследить различные виды и стили движения.

– В вашем балете персонажи получили балетные профессии: Аркадина – балерина, Треплев – хореограф-модернист, Заречная – начинающая танцовщица, Тригорин – балетный премьер и постановщик┘

– Это мир танца, каким он был в начале двадцатого века, целая эпоха. Мать Кости – императорский балет, сам Треплев – эксперимент и новаторство, а Нина, когда она жила в Москве, – кабаре и ревю. Фактически отражена вся эволюция танца. Кроме того, «Чайка» – это пьеса не только о любви между людьми, но и о любви к искусству. Чехов писал о писателе. Я делаю балет о хореографе. Автор «Чайки» говорил, что он вложил часть своего «я» и в Тригорина, и в Треплева. Я могу сказать то же самое про себя и про этих персонажей в балете.

– За исключением небольшого фрагмента, «Чайка» сделана на музыку российских композиторов. Вы с самого начала решили ставить нашу пьесу под нашу музыку?

– Нет. Сначала я хотел взять партитуру финского композитора, но в процессе постановки понял, что музыка Дмитрия Шостаковича подходит намного больше. Она многоуровневая: очень часто композитор что-то говорит и одновременно нечто другое подразумевает, точь-в-точь, как это делал Чехов. Кроме того, у Шостаковича очень широкий спектр стилей, что позволяет использовать его сочинения и в лирических эпизодах, и в сценах кабаре. Чехов назвал свою пьесу комедией. Легкая, опереточная музыка Шостаковича в «Чайке» – дань этому.

В балете звучат еще Чайковский и Скрябин. Это дает дополнительные эстетические «мазки».

– Московским зрителям и слушателям придется приспосабливаться к вашей трактовке музыки из оперетты Шостаковича «Москва–Черемушки», которая идет на той же сцене музыкального театра.

– Это нормально. Ведь есть два вида музыки – внутренняя и внешняя. Мы слушаем звуки, и это часто не имеет ничего общего с тем, что мы при этом слышим внутри себя. В «Чайке» есть печальный дуэт Нины и Тригорина, но они танцуют под довольно банальную музыку из оперетты. Зритель поймет, что тут есть своеобразный контраст. В этом тоже чеховский элемент.

– Вы в точности переносите в Москву ваш прежний спектакль, который играют в труппе Гамбургского балета, или для россиян будете что-то менять?

– Никто из нас не похож на самого себя вчера. Мы меняемся каждый день. Когда вы смотрите «Жизель» с Бессмертновой или с Макаровой, разве это одна и та же «Жизель»? Если пьесы Чехова будут играть артисты в Нью-Йорке или в Москве, это будет разный Чехов. Я не меняю хореографию, но уверен, что московская «Чайка» будет совсем другой.