Екатерина Барабаш Первое, на чем ловишь себя, когда начинаешь смотреть «Перегон» Александра Рогожкина, – ощущение дежа вю. Это ощущение не покидает на протяжении всего фильма, и моментами даже вместо того, чтобы следить за коллизией, начинаешь копаться в памяти: это я уже видел там-то, это – там-то. Впрочем, ставить это режиссеру в упрек, пожалуй, не стоит. Аналогии с хорошо знакомыми нам фильмами – не режиссерская и сценарная недоработка. Просто Рогожкин, как талантливый кулинар, из обрезков и объедков сооружает свое блюдо, в котором и правда чувствуются знакомые компоненты – то «Беспокойное хозяйство», то «Анкор, еще анкор!», то его же «Кукушка» и «Блокпост», – но главное – приправить их соусом собственного сочинения, сдобрить собственными специями. И блюдо получится вполне съедобным.
1943 год. Чукотка. Транзитный аэродром, на который американцы перегоняют с Аляски свои самолеты, а наши ребята гонят их дальше на Запад. Американские летчики, впервые пригнавшие самолеты, оказались девушками, что выяснилось в неожиданный момент в неожиданном месте, когда наш солдатик на собственном примере начал показывать союзникам, как пользоваться очком. Это из серии типичных солдатских баек. Раз есть девушки и юноши, не миновать сердечных отношений – смешных, потому что говорят на разных языках и друг друга не понимают (привет от «Кукушки»), и трагичных, потому что как-никак война. Так полагается. Как полагается, есть полусумасшедший контуженный комендант аэродрома (пожалуй, лучшая роль в фильме – Алексей Серебряков). Есть его жена-библиотекарша (Анастасия Немоляева) и ее красавец-любовник лейтенант (Дмитрий Страхов). Есть «вольнонаемные» ссыльные – нейрохирург, ныне местный фельдшер, и гениальный конструктор, оказавшийся здесь не менее гениальным поваром. Есть обязательный политрук и заседания местной партячейки, на которых решаются далекие от партийных и идеологических проблем вопросы. Например, что делать с поросенком, невесть как попавшим в расположение части. Убить жалко, съесть его не съешь – больно мал и худ, а держать при аэродроме попросту накладно – поросенок на диво прожорлив.
Неожиданно вся эта разножанровая череда закручивается в детективный узел – убит комендант аэродрома. Распутать узел приезжает этакий философ из НКВД (Кирилл Ульянов), одним только видом своим напоминающий, что первым делом – не самолеты и даже не девушки, а прямая и жесткая, как стрела, линия партии, которая в любой момент может свалить любого.
Своим приездом «философ» все-таки умудряется запутать зрителя. И дело даже не в неожиданном детективном повороте. Разрушается фирменная рогожкинская притчевость, свойственная этому режиссеру бесконфликтность повествования. Рогожкин словно пытается свести череду эпизодов и несколько десятков персонажей к некоему единому целому, он вдруг словно спохватывается и решает что-то объяснить зрителю, довести до него смысл всего, что было на экране до этого. А в последнем эпизоде картины решается даже открытым текстом сказать то, что вроде бы должно помочь зрителю понять его замысел. Перенеся нас в 1953 год, режиссер впускает в фильм нового персонажа, десятилетнего мальчика, сына одной из аэродромовских поварих-подавальщиц, плод неожиданной похоти контуженного коменданта. «Зачем люди убивают друг друга? – спрашивает мальчик. – Зверей убивают, чтобы их есть. А если не есть, то зачем убивать?» Устами младенца глаголет истина: всякая война бессмысленна. Секрет Полишинеля. «На войне сюжета нет», – говорил Василий Теркин. Разношерстность, разножанровость, пунктирность сюжетных линий, непроговоренности и недоговоренности «Перегона» как раз и создавали это ощущение бессмысленности войны, на которой действительно не может быть сюжета, потому что сюжет – это жизнь, а жизнь и война несовместимы. Последние полчаса режиссер вымучивает из себя точку, будто пытается догнать и перегнать себя прежнего. От этого «Перегон» получается неоправданно длинным и так же неоправданно моралистским.
Не обязательно ставить точку, чтобы закончить произведение. Не обязательно стараться прыгнуть выше головы, особенно если она и так на месте.
