Диалектика Шнитке

В прошлый раз мы остановились на Шнитке. Его музыку впору считать своеобразным культурным рентгеном наших времен. Динамика в восприятии музыки композитора, особенно с расстояния жизни и смерти, и есть тот самый культурный диагноз, который свидетельствует о гуманитарном прогрессе или регрессе населения на данном участке истории. С одной стороны, Шнитке – это порой не вмещающиеся в обыденное сознание конструктивная сложность формы (вплоть до ее разрушения), психологическая рефлексия, а с другой – на первый взгляд доступная, но издевательски пародийная попса, полистилистика, постмодерновая цитатная эклектика. Эти полюса шнитковского творчества позволяют говорить как бы о "двух музыках" Шнитке. И если "вторую", "легкую" его музыку даже культурные обыватели и неофиты принимают за чистую монету, с удовольствием заглатывая крючок с наживкой, заготовленной самим композитором, то "первая", "серьезная" музыка Шнитке по-прежнему, как показывает набирающий обороты фестиваль к 70-летию композитора, остается немыслимо тяжелой ношей для публики, исключая, пожалуй, сугубых профессионалов и интеллектуалов. На языке бытового восприятия это выглядит примерно так: не всем по душе, что после тяжелого рабочего дня эту самую душу терзают и заставляют трудиться еще, еще и еще. Душа устала трудиться в наш пассивный век.

Фестиваль, целиком и полностью задуманный продюсером Татьяной Гудковой, стал ее лебединой песней – она (чей первый шнитковский фестиваль 94-го года стал сенсацией) не дожила пяти месяцев до второго. Концепция, как и раньше, основана на последовательности великих интерпретаторов музыки Шнитке. И вслед за Башметом на вахту памяти заступил другой вдохновитель композитора – Владимир Спиваков с обеими своими армиями – "Виртуозами" и "Национальной Филармонией". Оказалось однако, что даже столь популярное имя неспособно собрать на музыку Шнитке не то что приличный, а хотя бы в рамках приличия аншлаг. Диагноз, господа!

Спиваков с его врожденным чутьем театрального эффекта (чего стоит бис первого концерта – Прелюдия памяти Шостаковича, сыгранная в темноте!) безупречно выстроил форму концертов как диалог простого и сложного, внутреннего и внешнего. Пасторально-менуэтная, аккуратная, как фарфоровая статуэтка, Сюита в старинном стиле с ее завитушками рококо и утонченно разухабистая, нарочито эстрадная по духу, галопно-канканная музыка балета "Эскизы" (первоначально сюита к спектаклю Таганки "Ревизская сказка") – все это "развлекалово", прямиком восходящее, кстати, к балетам Шостаковича, словно бы создано из мелодического мусора эпохи, пройдя очистительную возгонку иронией (чего стоят только "маленькие лебеди" среди чиновников или собачий вой вибрафона на губернаторском балу!). В этом материале Спиваков как у себя дома, вот уж где можно вдоволь бисеру наметать. Но здесь же у него, как ни крути, и гораздо более тонкий и искушенный предшественник – Геннадий Рождественский. Упаси боже сравнивать, просто многим наверняка вспоминались памятные концерты Геннадия Николаевича – особенно в те моменты, когда сейчас у НФОРа многое выходило бесхребетно и невкусно (без драйва плелся марш Губайдулиной–Денисова–Шнитке "Лебедь, рак и щука", на грани неритмичности, вяло и ватно звучал много где солирующий в "Эскизах" рояль etc.). А рядом – отблески преклонения перед Бергом и высший пилотаж серьеза: Первая скрипичная соната (с джазом в середине и "Кукарачей" в финале) в исполнении самого Спивакова и насквозь берговский Третий скрипичный концерт, для коего из Америки Спиваков-дирижер выписал своего однокашника по студенческому общежитию Олега Крысу (заказчика и первого исполнителя опуса). До этого момента встречаться на сцене двум музыкантам не было нужды и смысла.

В форме прелестного очарования (как бы вопреки аскетизму и сложности музыки) предстала вдова композитора, гармоничная во всем Ирина Шнитке, солировавшая в одночастном фортепианном концерте. Несоразмерным эсхатологическому, сюрреальному размаху фрагментов из незавершенной музыки к картинам Босха, где мы слышим Шнитке на пороге прерванной смертью новой манеры, был анемичный неопытный солист-тенор, зато снайперски отыграл свое соло молодой тромбонист. Второй «спиваковский» вечер начинался российской премьерой пьесы Pianissimo с авторским подзаголовком «Звучащее пространство души», но больше это было о движении – от броуновского до душевного. Реакция публики частично свидетельствовала о том, что сонорная техника оркестрового письма, равно как и серийная, по-прежнему невоспринимаема многими как музыка. Ближе к середине Третьего скрипичного службы БЗК пустили в зал через вентиляцию в полу свежий холодный воздух, что оказалось весьма своевременным подспорьем для публики, все больше погружающейся в состояние оцепенения.

Такие пока наблюдения. Интересно, а что думает он сам, там, на небесах, глядя в зал с огромного фотопортрета, на котором не привычно скромный советский интеллигент, а самый настоящий Артист.