Дама Ее Величества. Кири Те Канава.
Фото Александра Шалгина (НГ-фото)
Во вторник в Концертном зале имени Чайковского Геннадий Рождественский решил напомнить нам об огромном и, казалось бы, прочно забытом пласте сервильной официозной музыки эпохи тоталитаризма. «Если Сталин сказал: «Это будет», / Мы ответим вождю: «Это есть!» – под сводами концертного зала, над сценой которого по-прежнему красуется герб СССР, звучала торжественная «Песнь о лесах», написанная Шостаковичем на стихи Долматовского. Пел смешанный хор, пел хор мальчиков, пели солисты. В нынешнем своеобразном соц-артовском обозрении прозвучали кантаты счастливых и столь же несчастных советских композиторов, написанные ими – вопреки музыкальной совести, но ради физического выживания – в честь вождя и отца народов Сталина или к очередной революционной дате.
И «Песнь о лесах» Шостаковича, и «Кремль ночью» Мясковского, и «Здравица» Прокофьева (которую ведущая бодрым голосом объявила как «Здравница», вызвав дружную усмешку зала – впрочем, и боги ошибаются) стали для авторов своеобразным отпущением грехов формализма. Шостакович, например, получил за свой вымученный сорокаминутный соцреалистический опус не что-нибудь, а Сталинскую премию.
«Интересно, – сказал уже после окончания концерта один известный и уважаемый театральный режиссер, – что бы сказали в Германии, если бы кому-то пришло в голову вытащить из забвения музыку «в честь Гитлера»?!» Можно пофантазировать. Можно также вообразить, что программа вторничного концерта задумана была Геннадием Рождественским как своего рода озорство, как эстетическое хулиганство: в стране, которая шаг за шагом движется в знакомом направлении, не стоит забывать, как это в итоге «звучит». Как дорого, например, художник платит за дружбу с властью: выигрывая жизнь (тоже, конечно, немало), он проигрывает талант, – и Шостакович, и Мясковский, и Прокофьев в вожделюбивом своем творчестве почти сравниваются с безвестными середнячками из тогдашнего президиума Союза композиторов (в кантате Мясковского, может быть, наиболее интересной из всего прозвучавшего, есть, правда, и мистическая таинственность, и символистская условность, за которые была запрещена, и танеевская грандиозность в миниатюре). Можно вообразить, что Рождественский, который успел пострадать даже за попытку исполнить неканоническую «Пиковую даму» в совсем уж вегетарианские времена, решил рассказать и показать, «как это было». Как идеология убивает талант. Как игра в соцреализм и в любовь к вождю стремительно выхолащивает индивидуальность, – угадать за куплетами про леса симфоническую мощь Шостаковича почти невозможно. Как сами композиторы вместо музыки начинают выдавать политический сумбур.
═
Рождественский и Андропов
═
С музыкальной точки зрения вечер был для многих потерян (если не считать самой встречи с великим маэстро), но с, так сказать, этнографической – уж точно нет. Хотя как сказать: «сталинолюбивый» концерт совпал в календаре с открытием в Петрозаводске трех с половиной метрового памятника Андропову. Так что интерес тут был не только этнографический, не только ретроспективный, но и, быть может, вполне перспективный и футурологический. Слушать все это сегодня весьма поучительно – как сходить в музей или прочитать книгу того же Рождественского «Треугольники».
Те, кто помнит вечера, на которых Геннадий Рождественский не только играл, но и «рассказывал музыку», никогда не забудут этого энного чуда света. У Новеллы Матвеевой есть строки, где совершенно справедливо говорится о том, что музыку не надобно объяснять словами, – но Рождественский был именно тем редчайшим исключением, когда его острые, артистичные, парадоксальные комментарии именно и были нужны. Вляпавшись (грубо, но правда) в историю с Большим театром, неосмотрительный (как порой многие гениальные творцы, не рассчитывающие силы и возможности) Геннадий Николаевич после этого какое-то время приходил в себя на удалении, отменяя в Москве чуть ли не все концерты подряд. Но уже в этом сезоне в своем именном филармоническом абонементе он честно (пусть порой и с переносом даты) отыграл все, что было обещано, открыв нам с присущим ему просветительским спокойствием музыку забытую или вовсе незнаемую. Кто-нибудь слышал до исполнения Рождественского (пусть и с неважнецким пением слабеньких солистов, как всегда в Капелле Полянского, – зато дешевле обходится) кантату Бетховена «Чудное мгновенье», написанную по случаю Венского конгресса 1814 года? А музыку Рихарда Штрауса к мольеровскому «Мещанину во дворянстве» не в отрывках, а полностью да еще с умопомрачительно комичной «читкой по ролям» кусков из пьесы самим дирижером?
Концерт Рождественского – один из последних в нынешнем филармоническом сезоне. На каникулах будет время подумать о прошлом русской музыки и о будущем России. Московский международный дом музыки завершает первый сезон без такой тяжеловесной многозначительности – целой россыпью звезд, дорогих сердцу как меломана, так и светского гуляки.
═
Светский сезон Дома музыки
═
К нам приехала Кири Те Канава. Прекрасная во всех отношениях. Само воплощение стильности и аристократизма. Уроженка Новой Зеландии и наследница рода знатных аборигенов маори, в Британии она «дослужилась» до «степеней известных», в том числе до титула Дамы Ее Величества английской королевы (Dame всегда пишется как приставка перед именем). Если уж кто-то знает ее у нас и пригласил на гастроли, то нетрудно представить, как она популярна в мире. Ах, Кири, Кири! Как долго мы тебя ждали! Но лучше поздно, чем никогда, и сегодня в Доме музыки мы впервые услышим ее живьем, пусть и в роскошном цвете осеннего увядания. Помните, у Чехова в «Чайке» Сорин говорит: «голос сильный, но противный». У Дамы Кири наоборот: голос не очень сильный, но – само очарование. И как искусно она им пользуется! Причем певица решила петь в трудной акустике ММДМ без микрофона (надежда на верного маэстро Джулиана Рейнолдса, который должен дать верный баланс). Слушая Кири, можно будет отдохнуть от политических параллелей, «навязываемых» Рождественским. И вообще – на время пусть – забыть о политике. В ее героинях – и именно это фирменный стиль Кири – красоту и силу женской натуры всегда застилает туман меланхоличной, задумчивой печали вперемешку с росой легкой депрессивности. И, безусловно, ее героини должны быть непременно интеллектуалками или как минимум лирически одаренными натурами с чувствительным умом и умными чувствами. Где эти черты заложены авторами – она королева, и это значит, что оперы Моцарта и Рихарда Штрауса ее хлеб, будь то Эльвира в «Дон Жуане» и Графиня в «Свадьбе Фигаро» или аристократки Рихарда II – Арабелла и графиня Мадлен из «Каприччио». А чего стоит одна застывшая слеза ее Маршальши в «Розенкавалере», на века запечатленная в снятом на видео спектакле Ковент-Гардена, ее родного театра.
Если брать Верди, то ее органика – это Дездемона и Амелия в «Симоне Бокканегра», тут она на месте со своей перламутровой радостью-грустью. Когда слушаешь какой-нибудь ее альбом сплошь из арий Верди и Пуччини, то устаешь уже после третьей вещи – одна бесконечная песня, все на одно лицо. Зато ее Микаэла в записи «Кармен» с Татьяной Троянос в титульной партии и под управлением Георга Шолти (одного из главных дирижеров в ее судьбе) при всем раблезианском богатстве дискографии этой оперы опер на удивление оказалась едва ли не самой трогательной без слезливости и правдивой без пошлого пейзанства, да и по звуку, стилю, манере – едва ли не самой идеальной. Если продолжать в принципе бесконечный разговор о том, «что такое хорошо и что такое плохо», то надо заметить, что легкая музыка («классическая», скажем так, эстрада, бродвейские песни – Гершвин, Лоу, Керн), мюзиклы и особенно Бернстайн с «Вестсайдской историей» – тоже ее музыка (всем рекомендуем посмотреть захватывающий видеофильм о том, как делалась эта легендарная запись с участием великого и столь же естественного Леонарда и убойной команды певцов во главе с Кири, Каррерасом и Троянос, принесшая всем им премию Grammy 1985 года). А разве оперетта, где ее тонкий и в то же время царственный шарм куда как к месту, разве Розалинда в «Летучей мыши» не ее дело?
Так что хорошего, как видите, гораздо больше. На том и сойдемся, идя сегодня на концерт Дамы Кири.