Андрей Хрипин А у нас в культуре по-прежнему все по галочному принципу: Островского и Чехова, Прокофьева и Глинку выдаем на гора массовыми тиражами и фестивалями преимущественно к датам жизни и смерти. Хотя в будни довольны и голодным пайком: идет в Большом «большестильный» «Иван Сусанин» образца 1945 года, поют (еще реже играют) в концертах чуток из камерного Глинки для проформы и хронологического ряда – и ладно. Впрочем, даже 200-летний юбилей отца русской музыки Первопрестольная отмечает достаточно формально, не утруждая себя излишней фантазией и, грубо говоря, больше за страх, чем за совесть – куцыми в своей показной помпезности, собранными с миру по нитке концертами-индульгенциями, которые в день рождения Михаила Ивановича чохом прошли в большинстве концертных залов и Большом театре.
Кстати – в связи с последними «находками» рукописей Глинки – а где обещанная главным театром страны полная постановка «аутентичного» «Руслана и Людмилы», с концертного исполнения которой, помнится, столь вызывающе сбежал наш президент в компании с Валерием Гергиевым, не выдержав «аутентизма», предложенного постановщиками? Похоже, театр попытался поскорее забыть свой позор – но как забудешь, если осталось столько свидетелей сего выразительнейшего плевка в вечность, да и диск теперь некой западной фирмой выпущен в назидание потомкам.
А филармония, трудно расстающаяся с милым сердцу наследием прошлого, отметила юбилей Глинки в лучших советских традициях (они и вправду лучше – коммунисты ведь не жалели денег на классику, которая звучала на их похоронах). Пафосная музыкально-литературная композиция под титлом «Незнакомый Глинка» при полном аншлаге случилась в Зале Чайковского.
Партер по столь торжественному случаю был разобран – вместо него сидел плетневский РНО. На заднике сцены красовалась глинкинская усадьба в Новоспасском, прочее (мемориальный портрет справа и еще нечто для симметрии слева) обрамлялось для красоты искусственной флористикой вплоть до самой рампы. Нелегкая ноша сыграть нечто вроде собирательного образа Михаила Ивановича Глинки досталась Валерию Баринову из Малого театра – хоть и не похож он на нашего славного композитора, тем более с вечным микрофоном в руках, но что-то живое в чтении отрывков из дневников и писем проскакивало. В отсутствие своего вдохновителя и в руках Александра Сладковского Российский национальный оркестр играл в пределах санитарной нормы, без излишнего фанатизма, хотя возбуждение маэстро и размах его мануальной техники порой зашкаливали.
Важные, породистые и хорошо обученные солисты Большого театра (бас Михаил Казаков и тенор Роман Муравицкий) на фоне более затрапезных и хуже оплачиваемых филармонических певцов, конечно, пели с гораздо большим достоинством, но, честное слово, в последних (при всей их порой нафталинной нелепости, как, например, у Инны Полянской, при всех вокальных и интонационных грехах и манере бедных родственников) было хоть что-то трогательное, живое и человеческое, а не только вокал и павлинье самолюбование в глазах и повадках. Но романсы таки петь не можем! Выходим и бесчувственно докладываем, как на партсобрании. И ладно бы докладываем, так порой еще и ноты как следует выучить не можем (то, что на ходу творил в Молитве на стихи Лермонтова вышеупомянутый тенор-солист, никак не украшает финал юбилейного собрания).
С колоритным жестом «А вот и я» в сторону хора Минина, расслабленно застывшего на своих «козлах», явился народу всеобщий любимец и звезда Юрий Башмет – но романтически взволнованное Аллегро из Неоконченной альтовой сонаты Глинки, сыгранное по нотам (понятия в мире музыки меняются, точность становится вежливостью королей музыки), при всем фирменном и неизменном башметовском качестве особым порывом (хотя бы по случаю юбилея) не отличалось.
Парадоксально, но если бы не смежники из хореографического жанра (где музыка в принципе не на первом плане), тоска была бы полной. Большой балет со знанием дела изобразил краковяк из «Жизни за царя», а помолодевший на несколько поколений Ансамбль Игоря Моисеева задорно уложил зал на обе лопатки своей легендарной Арагонской хотой. По всем законам концертной драматургии этим убойным энергетичным номером и стоило, наверное, завершать гала, но авторы предпочли кончить за упокой (Молитва). Самое же парадоксальное, что в концерте под названием «Незнакомый Глинка» исполнялись исключительно самые что ни на есть шлягерные шлягеры, биографические моменты разглашались вполне известные. Но отчасти филармония права: если относиться к понятию «незнакомый» философически – те, кто не знал музыку Глинки до его юбилея, не узнают ее ни во время оного, ни после. А те, кто знает, в любой момент способны открыть в незнакомом Глинке новое. С днем рождения, дорогой Михаил Иванович!
