Непростой примитив Гурецкого

У современной польской музыки две иконы – Кшиштоф Пендерецкий и Хенрик Миколай Гурецкий (Henryk Gorecki). В нашей стране Гурецкий всегда находился, если так можно выразиться, в тени Пендерецкого, тем любопытней казалась затея монографического концерта Гурецкого в консерватории.

Композиторский путь авангардиста-минималиста Гурецкого сквозь годы обнаруживает непреклонное, сколь парадоксальное, столь же и естественное движение от сложного к простому, от серийности и сонорики – к примитиву, от «среднеевропейскости» сознания – к фольклору и эстетике народного католицизма. Однако композитору, возможно, так и суждено было бы остаться вполне локальным явлением польской музыки, затерявшись в громадной толпе авангардистов, «вернувшихся» к традиции, если бы не один фантастический случай. В 1992 году его Третья симфония через 16 лет после написания неожиданно всплыла первой строкой в американских и английских рейтингах классической музыки. О Гурецком заговорил весь мир: «Кто такой?» А «виной» всему стал диск фирмы Elektra Nonesuch с Третьей симфонией, записанной малоизвестным дирижером Дэвидом Цинманом и известной американской сопрано Дон Апшо. Слушатели британской радиостанции Classic FM, например, беспрестанно требовали Гурецкого, и канал вынужден был без конца крутить фрагменты симфонии, причем заявки поступали и от молодежи, и даже от водителей-дальнобойщиков. Представить себе подобное у нас, чтобы дальнобойщик требовал, скажем, Хоровые концерты Шнитке, просто невозможно – он же не хочет заснуть за рулем┘

Образный строй развернутой во времени Третьей симфонии – «Симфонии печальных песен» – восходит к каноническому сюжету Stabat Mater, к мотивам оплакивания Христа Богородицей, к трагедии матери, потерявшей сына. Эти традиционные темы у Гурецкого преломляются в призме Второй мировой войны. В этом сочинении, ставшем визитной карточкой Гурецкого, особенно четко видны главные принципы автора: сплав минимума технических средств и простоты материала с максимумом экспрессии, навязчивый повтор звуковых формул, медитативное зацикливание. Иногда даже кажется, что эта музыка как бы нагая – так нарочито беден спектр композиторских приемов. Не зря в свое время вокруг каждого нового опуса Гурецкого в Польше ломались копья сторонников и противников – одни провозглашали его гением простоты, другие упрекали в монотонности, убогости и даже дилетантизме. Короче говоря, Гурецкий, каким мы его услышали, – это музыка для тех, кто приемлет искусство примитива и не боится депрессивного воздействия звуковых галлюцинаций.

В первом отделении вечера прозвучали два компактных сочинения Гурецкого. Красотка с осиной талией Ядвига Котновска играла на двух разнорегистровых флейтах кантиленную Концерт-кантату для флейты с оркестром, отдаленно напомнившую вкус хачатуряновских пряностей, но не дающую солирующему инструменту никакого простора для виртуозничанья. Дочь композитора Анна представила рояльную редакцию концерта для клавесина со струнным оркестром, в котором фортепиано обречено на преимущественно токкатно-ударную функцию и которое не дает представления об уровне играющего. Солировавшая в Третьей симфонии Изабелла Клосинска знакома нам по исполнению оратории Пендерецкого «Семь врат Иерусалима» на спиваковском фестивале и продемонстрировала наравне со все той же стертостью большого оперного голоса все ту же отменную музыкальность. Концертом руководил польский маэстро Войцех Михневский. Опытный музыкант с показавшимся некоторым странным мануалом был склонен несколько преувеличивать экстатичность исполняемой музыки, которая более cool, нежели открыто эмоциональная. Да и оркестр Московской филармонии не готов к подлинному проникновению в тайны музыки Гурецкого. Мы стали свидетелями первой попытки озвучить написанные Гурецким нотные знаки. До живой воды дело не дошло. Не исключено, что еще и поэтому не слишком многочисленная публика реагировала на Гурецкого достаточно вяло.