Андрей Хрипин Традиционный филармонический абонемент опер в концертном исполнении (# 34) ввиду 300-летия Петербурга отдан на откуп голосам из Северной столицы. Зимний "Набукко" прошел весьма ординарно, без малейшей божьей искры. Тогда не сработал главный козырной туз - богатырский баритон Виктора Черноморцева со скрипом повиновался своему внушительному хозяину, а сопрано Млады Худолей, вполне достаточного в Вагнере, казалось неутешительно мало для вампирской партии узурпаторши Абигайль. Довершали серую картину бессилие одного из штатных мариинских дирижеров Леонида Корчмара и сырой неряшливый звук Оркестра МГФ (пока еще "симоновского").
Более тонким изделием вышли апрельские "Искатели жемчуга" в пении солистов Мариинки и под руками того же маэстро, который на сей раз умудрился аж дважды уронить дирижерскую палочку. Изысканность и красочность ориентальной оперы Жоржа Бизе словно способствовали и более тщательной работе над звуком. Глянцевой отполированностью красиво льющегося "кавалерского" баритона, "европейскостью" звука, эффектными высокими нотами приятно удивил вокаломанов молодой, но уже известный оперному миру Владимир Мороз (Зурга) - несмотря на некоторую эмоциональную сдержанность, он был безусловным стилистическим лидером ансамбля. Не сильно, но уступала молодому коллеге заслуженная, благополучно восстановившая форму Ольга Кондина (Лейла), заставляя зал замирать на своих истаивающих, правда, несколько химических филировках - это был хороший вариант советской школы. Пример певицы (по первому образованию скрипачки), начинавшей в амплуа пиротехнической колоратуры, а впоследствии прошедшей и через "безрыбье", и сквозь искусы более крепкими партиями вплоть до Мими и Алисы Форд, свидетельствует, что если голос уходит, то не обязательно навсегда - к умелому певцу он возвращается. Трогательно смущался и делал страдальческое лицо, не зная куда девать очки, симпатичный и перспективный мариинский "академист" Вадим Кравец в басовой партии кровожадного жреца Нурабада. Евгений Акимов полюбился Москве еще со времен своего зазеркального Неморино - бабушки-меломанки говорят, что дюже трогательный - но кому-то такое пение напоминает подьяческий фальцет характерных теноров. Некрепкое знание партии приковало певца к нотам, а знаменитый романс Надира был начисто испорчен женоподобной микстовой окраской.
И под занавес, дабы вывести из сей басни хоть какую-то мораль, зададимся вопросом: в чем же преимущество "мариинской школы пения", ведь голосовой материал там зачастую не лучше, чем у московских певцов? Секрет, наверное, в том, что настоящее искусство подразумевает обработку породы, инкрустацию исходного материала. В этом смысле в Большом театре явный дефицит искусства. А в Мариинке существует такой феномен, как культура пения, шлифовка, отделка - какой-нибудь "почти безголосый" певец так стильно и точно поет Прокофьева или Вагнера, что диву даешься.
Ну а появление "Искателей жемчуга" на московском горизонте свидетельствует о повсеместном возрождении интереса к этой экзотичной опере.
