Екатерина Барабаш
Пан Вайда руководит процессом.
Фото предоставлено посольством Польши в Москве
- Пан Вайда, вы в молодости учились на художника и практически стали им. Что вас повернуло в сторону кинорежиссуры?
- Это сложилось в результате стольких обстоятельств, что сегодня трудно назвать причину однозначно. Я искал свое место в том, послевоенном мире. Хотел действовать, а кино - это действие.
- Три года назад вы получили "Оскара" за вклад в мировой кинематограф. Означает ли это, что Голливуд окончательно признал европейское кино, "смирился" с ним? Или вы расцениваете это как признание ваших личных заслуг?
- Голливуд наградил "Оскаром" многих европейских режиссеров, мэтров кино: Феллини, Бергмана, Антониони. Американское кино никогда не было для меня воплощением коммерции и дешевки. В Голливуде создавались также и шедевры мирового кино. Получая "Оскара", я обращался мыслями именно к этим фильмам и их создателям, поэтому я горжусь тем, что американская кинематография заметила мои фильмы и меня как европейского режиссера.
- Какое кино в Польше "перевешивает" по части зрительского интереса - польское или американское?
- На польских экранах, как и по всей Европе, идут преимущественно американские фильмы, но некоторые наши фильмы завоевали многомиллионную аудиторию, что означает, что польский зритель ждет появления на экране польского фильма.
- Два ваших самых политизированных фильма - "Человек из железа" и "Человек из мрамора" - в свое время обвиняли в политической сиюминутности и излишней злободневности. Но мне кажется, что в этих картинах политика стоит все же не на первом месте, в них так много скрытого романтизма... Это так?
- Трудно сказать о "Человеке из мрамора", что он был снят на злобу дня, раз сценарий этого фильма ждал реализации, то есть позволения политических властей ПНР на съемки, в течение 12 лет. Я снимал эти фильмы с мыслью не о политике, а о людях, которые зависят от политики, - это большая разница. Поэтому оба эти фильма смотрятся еще и сегодня, в чем московские зрители смогут сами убедиться.
- Прошли времена социализма, которые вы критиковали в этих фильмах. Ушла ли вместе с ними проблема отношений художника с властью?
- Сегодня в Польше ни одна группировка не предполагает использовать кино для достижения своих целей, все делают это при помощи телевидения, которое может реагировать немедленно на политические события, и поэтому оно является более действенным инструментом.
- Во многих своих фильмах - например, в таких, как "Без наркоза", "Девочка Никто" и других, - вы словно предупреждаете об опасности "скромного обаяния буржуазии". Такая опасность для вас до сих пор актуальна?
- Нет, поскольку никакая буржуазия нами не управляет. Нами управляет в экономике - свободный рынок, а в политике - дешевый популизм, который уничтожает и справа и слева польские реформы, так удачно начатые Мазовецким и Бальцеровичем в 1989 году. А фильмы? "Без наркоза" и "Девочка Никто" были созданы в двух совершенно разных эпохах, которые трудно сравнивать.
- Слышала, что вы остались недовольны экранизацией "Бесов". Почему?
- Да, это правда. Достоевский на сцене выражается посредством диалога, который является основой театра; кино же тянет в сторону образов, которые не выражают мысли этого великого писателя. В результате на экран вторгается "достоевщина", самый большой враг Достоевского.
- В большинстве ваших фильмов очень явно видна любовь к Польше. Но при этом многие из ваших последних картин довольно жестоки по отношению к полякам. В "Приговоре Франчишеку Клосу", в "Страстной неделе" вы развенчиваете миф о героической солидарности польского народа во время Второй мировой войны. А надо ли вообще развенчивать такие красивые мифы?
- В Польше существует целый ряд литературных произведений, написанных после войны, которые показывают правду о том, как выглядели немецкая оккупация и разного рода формы сотрудничества с оккупантами. Польские писатели Анджеевский, Налковская, Боровский, Ян Юзеф Щепаньский и многие другие знали, что независимо от героизма, который был огромен и повсеместен, нужно показать и негативную сторону, поскольку вокруг не только святые. Я не мог снять эти фильмы тогда, поэтому решил реализовать их сейчас, в убеждении, что они остаются актуальными.
- На вашем счету так много исторических фильмов (причем "Пан Тадеуш", как я слышала, собрал в Польше около 8 миллионов зрителей), что хочется спросить: сегодняшний день вам совсем неинтересен?
- Это правда, "Пана Тадеуша" посмотрели 7,5 миллиона зрителей. Но современный фильм - это именно то, к чему я стремлюсь. Просматривая фильмы моих молодых коллег, я, однако, вижу, что это не так-то легко. Перемены в Польше огромные, и необычайно трудно сегодня схватить самое существенное. Кино ведь не может повторять то, что показывают польские телесериалы.
- Как обстоят дела с фильмом о катынской трагедии? Как, по-вашему, найти ту верную ноту, которая не пустит в фильм ни грамма спекулятивности?
- Думаю, что для ответа потребовалось бы немного больше места, потому что катынская трагедия тесно связана с политикой и историей. В самом сжатом виде могу сказать, что намереваюсь представить на экране кого-то, кто идет по следам этого преступления и сам становится его жертвой.
- В одном из интервью вы сказали: "Если бы, как настаивали некоторые безумцы, мы противостояли молчанием и не делали фильмов, спектаклей, не сочиняли книг и музыки, Польша была бы сегодня... Белоруссией". Что вы имели в виду?
- Я имел в виду, что нельзя отворачиваться от мира, который вокруг нас, независимо от того, насколько он нам нравится. К прежней пээнэровской жизни нет возврата, она исчезла и не вернется. Мир изменился, и только в этом мире Польша может искать свое новое место. За это мы боролись своими фильмами.
