Звериное и человеческое

Лет сорок назад в Театре Ермоловой талантливым режиссером Александром Шатриным, которого сегодня вспоминают мало, был поставлен спектакль "Сотворившая чудо" по пьесе американского драматурга Уильяма Гибсона. Все было рискованно и ново в те времена нашей социально-национальной замкнутости. Автор-американец - из тех "иностранных", что допускались на советскую сцену строго "по норме". Мучительный и страшный "медицинский" сюжет (правда, с хорошим концом). Речь шла о слепоглухонемой девочке и учительнице, которая хоть и не вылечивает подопечную, ибо та неизлечима, но дает ключ общения с миром.

Феноменальный успех ждал юную Елену Королеву - еще не актрису, а студентку четвертого курса Вахтанговской школы. Ее Элен в темноте и безмолвии полного отчуждения от людей являлась на сцену существом, мало похожим на человека, опасным для окружающих. Королева играла медицински точно и глубоко человечно: нежеланное, мучительное возвращение своей маленькой героини в стан живых. Терпеливой и доброй учительницей была в спектакле красавица Софья Павлова (всем памятная Анюта из райзмановского фильма "Коммунист" с Урбанским). Красота исполнительницы имела немаловажное значение. Прекрасный, самоотверженный человек не без борьбы (даже драки между учительницей и ученицей случались) звал и приводил несчастную Элен в мир. Успех Елены Королевой оказался чрезвычаен, огромен. Ее пригласили работать в Америку (о чем она узнала много лет спустя). И много позже автор прислал актрисе продолжение пьесы - "Понедельник после чуда".

В Москве с шестидесятых годов пьеса Гибсона не шла.

Теперь Юрий Еремин вернулся к пьесе. Талантливый режиссер, бывший главный в Московском театре им. А.С. Пушкина, странствующий по сценическим площадкам мастер, поставил "Сотворившую чудо" в Российском академическом молодежном.

Совсем другой спектакль, принадлежащий другому - нашему времени, когда трогательностью, жертвенностью, молодостью и красотой, пожалуй, и не проймешь. Была "прорежена" и освобождена от побочных линий пьеса, где теперь оставались только отец и мать, любящие, но не знающие, что им делать с глухонемой дочкой; были добрая няня негритянка и шалопай брат, повторяющий, что домашнюю мучительницу и "идола" Элен пора отправить в приют для убогих.

Был характерный для американского Юга, точный в деталях и по атмосфере домашний интерьер (сценография Валерия Фомина). В давнем ермоловском спектакле звериное в своей ученице красавица Софья Павлова побеждала любовью, терпением и добром, почти христианскими.

Теперь на сцену Молодежного театра являлось существо странное, почти квадратное, в полумужском полотняном костюме, в галстуке, в затемненных очках. Но вот она снимала шляпку с головы, и рассыпались золотые волосы. Начинала говорить наивно, восторженно, звонко, и становилось видно, что она молода, добра, простодушна, полна наивного энтузиазма. А еще позже мы узнавали, что она совсем одинока.

Замечательно точное, хотя и рискованное назначение на роль учительницы Анни сделал Еремин, выбрав из труппы Бородина одну из самых талантливых актрис - Елену Галибину.

Ее подопечную Элен Татьяна Матюхова играла с той подлинностью, с которой показывают на сцене невидящих, неслышащих, неговорящих, незнающих или забывших, что есть мир живых людей, звуков и цветов. Горе казалось обыденным и привычным. Властный отец (Юрий Григорьев), кажется, уже отвык жалеть дочь, а мать (Ольга Гришова) - боится отвыкнуть. Лишь редкие припадки ярости Элен, ее истерики с бьющимся о доски пола телом, нарушали мерное течение дней.

Елена Галибина оказалась главной в спектакле Еремина. Событием, ценностью, фигурой. Еще недавно ее героиня была слепа, вылечилась лишь отчасти и носит темные очки. Она еще была и пациенткой в том самом приюте, куда почти готовы отдать глухонемую дочь изнемогшие родители.

Сила пришелицы не в том, что за ее плечами солнечный и прекрасный мир живых, которым она увлекает и соблазняет маленькую подопечную, а в том, что, знающая жестокость жизни, заглянувшая в бездну, она тянет ученицу прочь от ямы.

Галибина играет как глубокая драматическая, даже трагическая актриса. Ее слезы, ее усталость, ее властность, ее отчаяние захватывают. Оказывается, это интересно смотреть, как учит Анни азбуке глухослепонемых, как она счастлива, получив от Элен ответный знак; как упряма и властна в повторении упражнений; как не разрешает разъяренной девчонке своевольничать и как горда первыми малыми победами: правильно повязанной салфеткой, употреблением ложки, вместо того чтобы есть руками и из чужих тарелок.

Как известно, зритель в Молодежном театре, в особенности подростковый да еще явившийся на спектакль классами, без мам и пап, - самый трудный. Редкие фигуры учителей тонули в горластой, жующей, тянущей сок со свистом через соломку, перекрикивающей пространство толпе.

Как рванули они в едва открывшиеся двери, как зашагали по ногам соседей, забегали по рядам в поисках собственного места, захлопали, засвистали, требуя, чтобы свет погас и спектакль начался.

Трудный зритель так именно себя и повел, как предполагалось. Хихикал над репликами, над тем, как "забавно" ломала слепая Элен стулья и мазала кашей лица домашних. Потом стало тише, и на три последующих часа установилась тишина. Они смотрели и понимали. Невзрослые еще люди - людей. На выходе показывали поднятые вверх большие пальцы рук - знак наивысшего одобрения. Слова "классно", "клево", "круто" порхали по залу. И отступала тревога, и забывались опасения, что, показывая в нынешнем театре, кино, на телевидении огромное количество многозначительной чепухи, претенциозного и бесстыдного шарлатанства, мы можем потерять это поколение.