Новое прочтение

Около года над входом в Театр имени Станиславского висело "обещание" "Гамлета". Времени было порядком, чтобы естественное недоверие к режиссерскому дебюту известного художника отстоялось, и на премьеру многие шли настороженные. Предвзятость тоже была. Ждали каких-то литературных догадок, "местных", то есть частных, проблесков, но, конечно, не режиссерской удачи: в конце концов, кураж, с которым режиссер-дебютант замахивался сразу на шекспировского "Гамлета", мог вызвать только недовольство в профессиональной среде. В "заготовках" уже покоилось воспоминание о любительском театре из "Берегись автомобиля".

Предубеждение Крымов поборол как-то сразу. Отсутствием претензии и даже больше - простодушием, доверием к незнакомому слову.

А слово, слова ("слова, слова, слова", - как обыкновенно говорит о том принц Датский) были действительно незнакомыми, поскольку для своего спектакля Крымов выбрал перевод, заново сделанный Андреем Черновым, своим старым и добрым приятелем. Чернов, известный поэт, известен еще и как смелый переводчик, в своих переводах предлагающий скорее готовые интерпретации, версии вроде бы давно известного сюжета. Прежде так вышло с его переводом "Слова о полку Игореве". Нынче же Чернов предлагает свое первопрочтение "Гамлета", где нет места все время рефлексирующему Гамлету, где вообще - больше определенности, чем "свободного", "пустого" пространства.

Пустого пространства достаточно на сцене: кроме стульев, на ней ничего и нет. Черная стена с двумя разновеликими проемами, черные венские стулья. В черно-белые одежды обряжены актеры. Черная сцена кажется даже слишком ожидаемой - именно такой лапидарности ждешь от художника, который взялся за другое ("не свое") дело и уж не хотел, чтобы хоть что-то отвлекало его от собственно театра. Определенность и, если угодно, кратность цветового решения созвучна, а вернее - со-цветна, определенности театрального решения. Дело не в одноплановости того или другого героя, что совершенно бы противоречило нашему представлению о шекспировском "Гамлете", где каждый - и такой и сякой. Речь - о понятности, внятности помыслов и поступков. В конце концов, когда безумная Офелия выходит с уже заметным животом, - о какой неопределенности может идти речь?! Безумие Офелии - повод чуть-чуть расцветить спектакль: в ее руках - пучок пожухлой травы, а ноги, перевязанные тряпками, измазаны желто-коричневой глиной┘ Чуть позже из "могилы" выковыряют желтоватый череп, который Гамлет растопчет ногой. Осколки полетят в зал. В остальном: черный ветер, белый снег. Продуваемое, простреливаемое пространство.

Крымов рассказывает, что однажды он просто поделился с Валерием Гаркалиным своими мыслями о том, как должна проходить встреча принца и призрака. А Гаркалину так понравился рассказ, что он тут же предложил Крымову поставить всю пьесу. Говорят, первоначально Крымову хотелось собрать "эфросовскую команду". Не получилось. Но и получившийся спектакль весьма приблизительно может быть отнесен к здешней сцене. Все первые роли, кроме Офелии (Ирина Гринева), отданы актерам "со стороны", приглашенным звездам: Валерий Гаркалин - свободный художник (хотя, говорит, его трудовая книжка с давних пор лежит в театре-студии "Человек"); Николай Волков - Клавдий и Призрак, - вероятно, актер Театра имени Маяковского; Татьяна Лаврова - Гертруда - из МХАТа имени Чехова; Борис Романов - Полоний - из труппы театра "Эрмитаж"┘ И сам принцип игры вроде бы антрепризный, если иметь в виду, что почти всех мы узнаем - по их знакомым интонациям, знакомым жестам, другим - знакомым - ролям. Негромкая, естественная манера Волкова; Гринева, напоминая себя же в роли Мнишек, - чувственная, идущая напролом средневековой поступью, с чуть склоненной вперед головой┘

Волков - царедворец, а ныне наконец властитель, но к власти относящийся без жадности плебея, так как в жилах его - царская кровь. Таков его Клавдий. А Призрак в его исполнении совершенно лишен уверенности в том, что так необходима месть. Скорее он сомневается, а не Гамлет. Он пронизан жалостью к сыну, на которого взваливает известную ему правду┘ В трагические для Москвы дни в "Гамлете" хотелось расслышать трагедию мести, найти ответы на вопросы, мучившие в это время нас. В замысле Дмитрия Крымова идея мести - не самая главная. И в спектакль - как тема - она входила "извне", всасывалась из зала.

"Гамлет" написан, конечно, о Гамлете. У Крымова Гаркалину, сыгравшему здесь одну из лучших своих ролей, равны, соразмерны и Николай Волков, и Татьяна Лаврова, и Ирина Гринева. Один обморок Гертруды, будто в беспамятстве выходящей замуж за брата только что умершего супруга, будет еще долго стоять в глазах, не выходить из памяти.

В дни премьеры по соображениям безопасности на входе в театр установили "рамку", и зрителям приходилось выкладывать на столик ключи, мобильные телефоны, распахивать сумки. Спектакль задерживался. Актеры нервничали, и, по рассказам очевидцев, первый спектакль не задался. Я смотрел вторую премьеру, и она вопреки театральной традиции имела успех. Даже прием "театра в театре", выход актеров в концертных костюмах и платьях, начало - со слов, которые Гамлет адресует бродячей труппе, - не вызвали отторжения, показались уместными и были оправданны всем последующим действием.

Играть просто, не размахивать руками┘ И что там еще? Словами, как будто заимствованными из позднейших заметок Станиславского, актеры вдохновляли себя на игру простую, искреннюю, без раздражающих излишеств.

Потом они не раз еще соберутся вместе, молча посидят на своих стульях, точно музыканты, которые подстраивают инструменты перед исполнением каждого следующего сочинения.