Дарья Коробова Дель арте сегодня - театр, преподающий урок наивности без тени назидательности, а вместе с тем припоминающий и самое расчудесное, и самое чудовищное, что свойственно людям. Дель арте обязывает к фантазийной, азартной зрелищности, созданной в очевидной простоте. Но - простоте моцартианской, неслучайной. А потому многие индивидуалисты от театра верят, что дель арте дает волю для изобретения новых форм. А если еще и о содержании поразмыслить - красота!
Самый свежий пример - "Король-олень", поставленный в РАМТе Николаем Рощиным. Программка снабжена пространным определением жанра постановки: "Механическое действо в двух актах и четырех картинах по фантастической фьябе господина Карла Гоцци". Прилагается еще и длинный описательный комментарий: "Душераздирающая и леденящая кровь история об испепеляющей любви, пожирающей зависти, кровавом преступлении и жестокой мести..." - и так далее. Получив всестороннее объяснение и оценив легкий режиссерский сарказм, зрители должны уверовать в то, что вечер будет потрачен не зря.
"Механическим" действо названо оттого, что все персонажи в масках и двигаются, как заводные куклы, помещенные художником Ольгой Шагалиной в гигантский, грубого дерева ящик с откинутой створкой. Большие катушки разматывают рыцарские флаги (в замке Дерамо), а из металлических трубок в две секунды вырастают голые деревья, похожие на странного вида бамбук (в лесу). И если режиссер начинает объясняться еще в программке, художник позволяет себе стильную недосказанность, создавая, подобно атмосферному явлению, и мистический страх, и прочие шалости.
Так сложилось, что если на сцене дельартовские маски, никуда не деться от внятного решения каждого индивидуального пластического образа. Иначе не избежать толпы мертвенно-кукольных персонажей, перебрасывающихся шутками. Иначе персонаж так и останется персонажем, не обнаружив ничего человеческого. А значит, сопереживать ему будет необязательно и сама история окажется совершенно напрасной.
Вот на авансцене стоит всеми покинутый, главный и единственный злодей Тарталья (Михаил Полицеймако), обсыпанный бумажным снегом. За него удивительным образом обидно, его жалко. Тарталья - злодей обворожительный: Полицеймако точно и осмысленно существует в рамках придуманного образа, обусловленного пластикой, голосом, костюмом, а потому и не грешит отсутствием содержания - незаурядный, страдающий мерзавец, умирающий от зависти к королю и от любви к прекрасной его невесте.
Героический король Дерамо (Иван Волков) - персонаж тоже страдающий, но сопереживать ему как-то неохота - слишком уж он героический. Другое дело, когда блистательный Дерамо обращается колченогим, подагрическим, страшенным стариком - тут и страдания, и героизм обретают совершенно новую гротескную форму. Зрителям и жалко, и смешно, старик-то замечательный, куда более одушевленный, нежели скульптурный король. Про то и сказка - каким бы венценосным блондином ты ни был, душевной красоты никто не отменял.
Вообще талантливо валять дурака с пользой для себя и окружающих - дело непростое. Тому необходимы серьезные основания. Придумать своего персонажа в сказке Гоцци - задача, увлекательнее не найти. Сверхзадача - собрать из персонажей ненапрасную историю, спектакль. Несколько лет назад Николай Рощин сотоварищи как из пушки выстрелили, явив миру постановку "Пчеловоды", инспирированную образами картин Брейгеля и Босха. Иван Волков, Андрей Крылов, Михаил Горский и сам Рощин в той истории серьезно рассуждали о больших понятиях смерти, наивности, о большом выборе между жизнью и покоем. Да и зрелищем "Пчеловоды" были тоже превосходным.
Теперь от команды остались Рощин и Волков. Их новой постановке не хватает былой легкости театрального бытия, азарта и философичности. Да и объясняться со зрителем нужно не при помощи многоречивой программки, а со сцены. Зачем, к примеру, в финале как насмешка выкатывается пыльно-красное колесо, криминально похожее на сооружение Олега Шейнциса в ленкомовских "Мистификациях"? Впрочем, колесо - дело десятое.
Как и "Пчеловоды", "Король-олень" чудится спектаклем не напрасным, а режиссер по-прежнему не валится с позиций индивидуалиста, обладающего собственной образной системой. Вместе с тем в этом стильном, динамичном дельартовском детективе есть какая-то недоговоренность: образы вдруг оборачиваются театрализованной иллюстративностью, не оставляя воздуха собственно режиссерскому высказыванию. Вот и получается, что постановочный ключ к пьесе найден. Но дверца, скрипнув, едва приоткрылась. Распахнуть бы ее теперь.
