Юлия Бедерова Импозантная трехчасовая партитура Георга Фридриха Генделя, перешедшего в 1726 году в английское подданство, - роскошный след известного сюжета, где в главной роли была Мария Стюарт. Во время большой войны с католиками-шотландцами известный лондонский автор Гендель призвал в союзники ветхозаветных иудеев и выступил с героической ораторией. Старая история о фантастически успешном сопротивлении и чуде - ханукальных огнях, горевших все восемь дней вместо ожидавшегося одного, - проиллюстрирована тягучей, вязкой, непредсказуемо идущей и ослепительно театральной барочной формой.
"Иуда Маккавей" медленно и пышно сияет где-то между населенным иллюзиями театром, молитвенным ритуалом, парадным шествием и влюбленной в сильную сюжетику историей.
В Концертном зале Чайковского, в присутствии главного раввина Москвы Адольфа Шаевича, бывшего посла России в Израиле Александра Бовина и с беспрецедентными мерами безопасности (даже курить в антракте предлагалось, не выходя за пределы прилегающих фойе) ораторией "Иуда Маккавей" праздновали Хануку. Светский ритуал, выполненный силами оркестра Александра Рудина Musica Viva, Саратовского губернского театра хоровой музыки и солистов во главе с Хиблой Герзмавой, был и содержательным, и музыкально элегантным.
Что касается содержания, оно без слов понятно, к тому же подано лаконично и с тактом ("Желаю всем, чтоб сила духа никогда не иссякла", - говорил по-шагаловски выглядящий Шаевич). Что до второго, то мерное звучание "Иуды Маккавея", в пандан к живописно выделанному жанру, было героическим и по смыслу, и на вид.
Рудину при всей его нелюбви к внешне экспрессивным жестам и движениям вообще иногда свойственна героика - своего рода непозерская героика упрямого, отмеченного художественным вкусом, интеллектуально сдержанного культуртрегерства. В его оркестровых сезонах нетривиальные репертуарные раритеты выскакивают неудержимо, как шарики для пинг-понга изо рта фокусника. Не всегда божественно сыгранные, они тем не менее с каким-то необычайным упрямством идут своим чередом.
Кажется, берясь за партитуру - столь громадную, стилистически изощренную, трудную, требующую музыкантской просвещенности и виртуозности от оркестра, хоров и солистов, Рудин словно смиренно зажигает тот самый - первый - ханукальный огонек и знает: на то, чтоб он горел столько, сколько нужно, масла в нем все равно не хватит. Больше того - он, видимо, прекрасно представляет себе степень вероятности чудесного спасения.
"Иуда Маккавей" (впервые исполнен в Москве в оригинальном звучании, то есть на английском языке) был сыгран одним из самых активных русских камерных оркестров - не блиставшим качеством звучания и фразировки, хотя и не лишенным всяческого старания. Саратовским хором, не искушенным в барочной генделевской стилистике, который тоже крайне тщательно все выучил. Еще - слишком пестрым составом солистов. И дирижером, кажется, трезво рассудившим, что в данном случае гораздо эффективнее предпочесть точную разметку общего ракурса, нежели взыскивать деталей.
Так и вышло, что неповторимо строгий и шикарный, обаятельный и артистичный генделевский стиль заходил сюда как-то боком и не предупреждая об уходе - то на две трети увертюры, то на несколько минут центральных хоров. Неопределенно выспреннее пение Алексея Мочалова перемежалось традиционно удобным, культурным вокалом Марата Галиахметова и детским и трогательным - Анастасии Талдыкиной. А красивое, густое, слишком тяжелое для изощренного барокко меццо Ирины Ромишевской контрастировало с виртуозным, но мало знающим про тот же самый стиль сопрано Хиблы Герзмавы. Она выглядела на голову выше других, но Гендель, спетый по-россиниевски, даже в ансамбле с взявшим в руки виолончель Рудиным - это все же чудно как-то.
И тем не менее исполнители справились с масштабами сиятельной партитуры - не прибегая к помощи забористых фортиссимо, театрализованных эффектов и крупных купюр. (Совсем недавно от другой генделевской оратории остались только чтец и светский гром события.)
Здесь масла хватило почти ровно настолько, насколько предполагалось. "Маккавей" был медленно и с вниманием изложен. Выложен, как подручными камешками, трепетная дачная дорожка. Выпестован, как приношение. Большое, но скромное (не калач).
