Григорий Заславский
МНОГО простых и куда более затейливых аналогий можно найти в том, что Всемирная театральная олимпиада (в ином исчислении - IV Международный театральный фестиваль имени Чехова) открывается сегодня в Малом театре спектаклем Пикколо Театро ди Милано "Арлекино, или Слуга двух господ". Пикколо в переводе на русский - тот же Малый, а если взять то самое, легендарное здание стрелеровского театра, где почти полвека, с 47-го, обитал его театр, - так и вовсе крошечный, маленький миланский театр. Но для Италии Пикколо - такая же академия, как для нас Малый, хотя и родился Пикколо в середине прошлого века, сразу после войны. Жизнь "Арлекино..." после смерти создателя - такое же чудо, какими почитаются все подлинные чудеса (не хочется, дабы не обидеть верующих, называть что-то конкретное), как всякая жизнь после жизни: ибо в театре все располагает к стремительному разрушению, а не к сохранению и жизни без потерь. А история "Арлекино..." - во многом история и всего итальянского театра. То, что перед началом спектакля ожидается грандиозное уличное представление, - тоже символично, ведь в основе стрелеровского спектакля - великие традиции площадного театра масок.
* * *
В фойе Пикколо - вся история "Арлекино...". Первая постановка - в 1947 году, в год рождения Пикколо. Арлекино - Марчелло Моретти, учитель Солери, Бригелла - Франко Паренти, Сильвио - Нино Сестари... Следующая постановка - в 52-м. Бюст Моретти в фойе: актер приоткрывает свое лицо, сдвинув на лоб маску Арлекино (в этой "классической" позе потом будут фотографировать Солери). Сверху - из окон галереи - глядят куклы... 56-й: постановка Стрелера, сценография - Эццио Фриджерио, вместе они будут работать до конца жизни Стрелера.
Костюмы пришлось перешивать заново не один раз. "Домино", в котором выходил на сцену Моретти, - в фойе... Одна за другой фотографии Моретти и Феруччо Солери, оба в костюме Арлекино надевают и снимают с себя черную маску слуги. В спектакле 63-го года в роли Арлекино впервые выходит Феруччо Солери. 73, 77, 87, 90, 92-й годы и, наконец, последняя постановка "Арлекино...", приуроченная к 50-летию Пикколо театро ди Милано, - 97-го года. Солери - 67 лет!
Спектакль начинается выходом из зала старого служителя сцены. По-стариковски кряхтя, со свечой в руке, он взбирается по ступеням и не спеша зажигает свечи на авансцене. Садится на скамеечке сбоку и дирижирует поднятием занавеса: звучат трубы - занавес поднимается. Музыканты - справа, актеры - в центре. Из-под панамы и маски Арлекино видны седые волосы Солери. Кружится веселый хоровод, служитель громко возглашает: "Акто примо!" - и распахивает перед собою текст.
Толстый, седой, в колпаке, при интеллектуальной бородке и с огромной книгой под мышкой выходит Панталоне. За ним - заика-повар Бригелла (в привозимом в Москву "Острове рабов" этот актер играл Хозяина острова - он тоже из любимых стрелеровских актеров), который, заикаясь, все время грозит произнести что-то непристойное: "Ко-ко-ко..." - окружающие уже ждут, что он вот-вот снесет золотое яичко, но тут суфлер стучит палкой по сцене: заговорились, мол, забыли про сюжет.
Тем временем из зала выбегает на сцену Арлекино. И тут же наводит на всех страх своей оглушительной трещоткой, которой он отбивает ритм. И все с готовностью включаются в эту игру. Арлекино: стук! Все отвечают ему стуком. Он - они, он - они... Он берет и пропускает удар, и все попадаются на эту уловку - стучат невпопад. Он машет им рукой: ни-ни! - и делает первый кувырок (!). Потом этой трещотке находят практическое применение. Когда Панталоне поднимают с колен, он подставляет ее себе под колено, - сесть некуда, а стоять старику тяжело.
В "площадной" комедии дель арте все трудности материализованы. Панталоне говорит долго - до потери голоса. Осип и просит: "Воды!" Воду тут же приносят, чтобы промокнуть ему кончик бороды. А вот Арлекино запечатывает письмо. Надо поставить печать. Из хлебного мякиша, который предварительно следует разжевать. Арлекино подбрасывает кусочек, ловит ртом и - глотает. Непроизвольно. Бывает... Подбрасывает другой - та же история. Третий кусочек он привязывает веревкой и, заглотив, вытягивает обратно. Ставит наконец печать. Письмо готово. Довольный собой, он делает кувырок... Письма нет! (Он не видит - мы видим, что оно приклеилось к его заду!) Ужас! Куда оно подевалось?! Да сзади, сзади - указывают ему все. И зрители тоже. Арлекино оборачивается - там, конечно, никакого письма нет. Проходит немало времени, прежде чем он его находит...
В первый раз я смотрел спектакль в Милане, на фестивале, посвященном полувековому юбилею Пикколо театро. Мой сосед-миланец смотрит спектакль не впервые. В антракте говорит: да, Солери постарел - еще в прошлом году, заклеивая письмо, он не просто садился на него, но еще и подпрыгивал на нем.
* * *
Стрелер любил воду. Как всякий великий, он умел заворожить какой-нибудь ерундой. Вторая сцена - в лагуне. С лагуной у Стрелера просто: вылили воду в тазик и направили свет. Блики разбегаются по залу, и все замирают, зачарованные этим зрелищем.
* * *
Стареют не только актеры - спектакль устаревает. Не один раз в нем звучит имя Форментини - бывший мэр Милана был злейшим врагом Стрелера. А еще он был сепаратистом. В спектакле, который ставился в разгар их неравного поединка, самое страшное оскорбление, которое могут позволить себе герои - и какое Доктор придумывает для Панталоне, - Форментини!
* * *
Перед началом второго действия снова, как в первый раз, старый суфлер зажигает свечи. Одна тут же гаснет, и кто-то из зала, поддавшись магии средневекового действа, громко указывает на это. "Не загорелась? - оборачивается актер. - Спасибо!" Вот это поражает, пожалуй, не меньше остального. На "Арлекино...", в котором Стрелер использовал лацци двухсот- и, надо полагать, четырехсотлетней давности, публика хохочет, как двести и четыреста лет назад. И временами совершенно раскрепощается, позабыв, что она в театре.
А как не позабыть?!
Вот Доктор. У него живот ходит ходуном. Он плохо слышит и, наверное, жалуется на сердце. Суфлер подсказывает ему следующую реплику - он, не расслышав, произносит что-то не то. Суфлер поправляет, доктор снова несет околесицу. Тогда, не выдержав, суфлер выскакивает на игровую площадку, и начинается настоящая итальянская ругань - с жестикуляцией, опасной тем, что машут руками перед самым носом собеседника...
Когда Панталоне стреляет, дуло его пистолета опускается...
Знаменитое лацци с мухой: все мешают Арлекино, спугивая ее. (Напечаталось тут "музу", что было бы отчасти верно.) Ему мешают все. Я засмеялся неожиданно громко, и Арлекино, обернувшись в мою сторону, заметался: "Ты что? Смешно тебе? Ну давай же, иди, иди сюда, который смеялся, попробуй! Поймай!.." Наконец ловит! Отрывает крылышки и - съедает, а та принимается летать у него в животе! Приходится убить ее окончательно, бросаясь с разбега на пол!..
Арлекино сервирует стол, носясь по сцене колбасой. Туда-сюда, туда-сюда, что-то делит и съедает по пути. Все пробует. Желе, которое дрожит все сильнее и сильнее на блюде, но так и не срывается с подноса. Три блюда - в руке два и одно на спине - уносит. Прыгает с блюдом, делает кувырок. Переворачивается, встает и выносит его из "приключений" целым и невредимым. Как он летает! А как падает! А как он подбрасывает горячее с руки на руку - высоко-высоко! - не роняя ни разу! 67? 68? Невозможно поверить!
Вот он схватывает блин со сковороды, а Бригелла, приметив, успевает его огреть горячей сковородой. Прямо под зад! "У-у-у!" - кричит от боли Арлекино. Но тут же приходит к радостному итогу: руки целы, ноги - тоже, живот... Ура! Жизнь продолжается.
Вот он вытаскивает на сцену два старых плетеных сундука, вытряхивает весь скарб и принимается раскладывать вещи заново. Всего оказывается поровну, но остается один-единственный бордовый камзол, с которым Арлекино принимается носиться как с писаной торбой. То к одному сундуку, то к другому. В результате рвет пополам, складывает и тогда успокаивается...
Арлекино изображает трудолюбие: трет шапкой пыль с крышки сундука, патрон сияет и благодарит Арлекино, а Арлекино - безо всякой паузы - тут же садится на край сундука и принимается стирать свою шапочку, "обмакивая" в воображаемую воду, скрючившись на четвереньках на сундуке. Крышка не выдерживает, и Арлекино проваливается в сундук и там, не двигаясь и не подавая вида, переодевается в белую рубаху! Как это ему там удается - в темноте и духоте, - понять нельзя.
* * *
Хорошо иметь двух господ, рассуждал прежде Арлекино: и тут деньги, и там. Теперь оказывается, что два господина - это еще и тумаки в двойном размере. И, дойдя собственным умом до этой истины, до этой выгоды "наоборот", он с этим перевернутым смыслом "наперевес" на руках уходит со сцены.
Магия Стрелера! Гроза, молнии... Ветер - еще одна любовь Стрелера! - из одной кулисы в другую гонит листву (листва и газеты, которые гнал ветер в "Великой магии"!). Все уходят звать Арлекино, оставляя сцену пустой, остаются только свечи, которые продолжают гореть в своих канделябрах. Через паузу, дав насладиться этой красотой, старый суфлер выйдет и одну за другой их погасит. Серый сумеречный свет позволяет различать только графику силуэтов. Фигуры на сером фоне.
Милан-Москва
Дарья Гармоненко 