Замкнутый круг

Василий Суриков. "Не ждали". Но дождались...

Не так давно в "Литературной газете" Алексей Варламов, первый лауреат Антибукера в области прозы, раздраженный некорректным поведением литературных критиков (паразитов) по отношению к писателям (хозяевам, донорам или жертвам - все по биологической терминологии), предложил поменяться ролями, чтобы критики сами писали что-нибудь художественное, а обиженные писатели поимели шанс взять долгожданный критический реванш.

И предпоследний лауреат Антибукера в области критики Павел Басинский перчатку поднял. В "Октябре" # 2 опубликован его рассказ "Высокая болезнь" (с подзаголовком "Исповедь графомана").

На самом деле это не первый художественный опыт Басинского. Года три назад он уже печатал повесть "Московский пленник" (в том же "Октябре"). И хотя собратья по цеху обошли ее вниманием (а писатели тогда еще, видимо, до переодевания не созрели), следует хотя бы задним числом отметить, что она была сделана весьма профессионально, по-своему небезынтересна и уж во всяком случае оказалась лучше многих опусов почивающих на лаврах прозаиков.

Кстати, к сведению желающих свести счеты писателей: не один только Басинский пишет прозу. В этом деле были замечены и другие - Вячеслав Курицын, например, несколько лет тому опубликовавший в "Знамени" довольно беспомощную повесть "Сухие грозы" и только что выпустивший скверно написанный боевик "Акварель для матадора", Владимир Новиков, напечатавший этим летом в "Звезде" "Филологический роман", Дмитрий Бавильский, насыщающий интерсетку текстами, далекими от жанра критических рецензий...

Нынешний рассказ Басинского есть не что иное, как натуральный крик души, слегка закамуфлированный в художественную форму. Построен он как монолог редактора, обращенный к классическому "чайнику", одолевающему его стихами - монолог, который он хотел бы произнести, но, как выясняется в финале, так и не произносит, высылая к надоеде секретаршу с традиционным вежливым отказом.

В этом монологе редактор пытается объяснить назойливому посетителю, что тот графоман - и обречен оставаться графоманом. Во-первых, потому, что если бы он был писателем, то не шлялся бы по редакциям бездомным псом в мятом пиджачишке с лоснящимися локтями, а сидел бы при каком-нибудь хлебном местечке и сам изнывал от тоскливых визитов таких вот докучных посетителей ("каждый редактор - выздоровевший графоман"). А во-вторых, потому что писатель - "это общественный договор", то есть стать писателем/поэтом (ненужное зачеркнуть) по щучьему веленью, по моему хотенью просто-напросто невозможно.

А как? Да никак (вопрос о "гениях" рассмотрен отдельным подпунктом статьи об общественном договоре - см. выше). Есть, правда, последний козырек в колоде - и "здоровые ребята" заходят с него. Козырек называется "борьба с литературоцентризмом". То есть тех, кого общественный договор вознес на пьедестал, с пьедестала долой и желательно прямо "в дерьмо". Но и тут чужому да лопоухому не приткнуться - тесновато. Замкнутый круг, одним словом (в обоих, заметим, смыслах).

Лично мне - в силу профессиональной принадлежности - крайне трудно судить о том, как может прочитать "Высокую болезнь" человек посторонний, то есть в каком-то смысле нормальный. Вместо того чтобы смотреть извне - как мне, вообще говоря, по обязанности и положено, в данном случае я - раб ситуации - и вынуждена читать этот текст изнутри (то бишь необъективно). И с этой моей необъективной точки зрения смысл этого текста видится так.

Да, достали, конечно, чайники и всякие потертые личности, не способные - ладно бы двух слов связать, - а катающие себе в часы досуга буквально простыни бессвязного бормотания, где не то что мысль, тень мысли не ночевала. Но не о них тут, конечно, разговор. Этот вымышленный Басинским безответный собеседник - всего лишь слегка переодетый простодушный читатель (над которым открыто глумился Николай Гаврилович, будучи сам несколько простоват, а более изощренные собратья по перу поступали с ним с виду деликатнее, по сути же - куда более жестоко).

И сей Кандид понадобился Басинскому, литературному критику, который в последнее время все больше хмурится да молчит, вместо того чтобы заниматься прямым своим делом - копаться в литературном процессе - для того, чтобы обиняками высказать то, что свербит в его литературоцентричной душе, потому как прямым текстом выразить подобное не столько даже боязно, сколько по нынешним временам и неприлично. И сдается мне, что говорит он примерно следующее: что ж это такое мы, братцы, сделали с литературой и с самими собой, что нет уже ни нас, ни самой литературы, а идет неведомо куда один только голый процесс, прикрывая срам дутыми репутациями на меркантильной подкладке...

И есть в этом крике души своя сермяжная правда. Все так, все верно, и плотно сомкнуты ряды стаи, и других писателей (критиков, редакторов, потерявших уже не только ощущение слова и смысла, но и вовсе всякий стыд это скрывать) у меня для вас нет... Вы жертвою пали в борьбе роковой и так далее. Но - разрешите поправить, дорогой товарищ. Все так, если обречь себя на принадлежность замкнутому кругу. И чуть-чуть не так, если раз - да и плюнуть на этот круг. Всякая сделка, как известно, хороша тем, что ее можно расторгнуть. Маловероятно, что наш старый знакомый графоман превратится от этого прямо в Шекспира. И вообще Шекспиры на пустом месте не родятся. Тем более на плотно замусоренном. А мы, давайте-ка, ему местечко как раз и разгребем. И попробуем узнать в лицо - если все-таки появится. Вы лично - как критик - какие дары собираетесь ему принести?..