Сказки Марты Доминго

ПРОШЛЫЙ сезон одарил петербуржцев концертом Норио Охга, президента одной очень крупной японской корпорации. С дирижерской палочкой в руках он стоял перед темиркановским оркестром, хранящим память об Отто Клемперере, Бруно Вальтере, Евгении Мравинском, Герберте фон Караяне - да разве можно перечислить всех великих, творивших историю Петербургской филармонии? Тогда к своему последнему аккорду Восьмая симфония Дворжака все-таки пришла, хотя уверенности в счастливом исходе этой затеи у публики не наблюдалось. Теперь на петербургских афишах появилось имя Марты Доминго - жены знаменитого тенора. У нее тоже оказался хороший вкус: для своего режиссерского дебюта она выбрала ни больше ни меньше - Мариинский театр.

Совсем недавно Мариинка рассталась наконец с наследием начала века - "Русланом и Людмилой" Глинки 1907 года. Но этот поступок, свидетельствующий об изменении мышления, о повороте от "музея" к концептуальному оперному театру, зачеркнула нынешняя премьера оффенбаховских "Сказок Гофмана". Ибо шагнула она даже не в рубеж веков, а прямиком в век девятнадцатый. Во времена, когда под режиссурой понималось не мировоззрение, а разводка актеров по сцене, когда художники расписывали монументальные обытовленные декорации, перемены которых занимали, совсем как в нынешних "Сказках" Марты Доминго, по три четверти часа.

"Если хотите знать, что погибает в опере совершенно, - прочтите новеллу Гофмана "Кремонская скрипка", - писал Густав Малер в 1901 году после генеральной репетиции "Сказок Гофмана" в Вене. И продолжал: все губит "стремление к реализму". Ключом приземленной "оперности" не открыть гофмановский мир тонкой выдумки, причудливых превращений, фантасмагорических видений, одухотворенной лирики; мир-мираж, где все соткано лишь из атмосферы. Как не открыть при помощи гладкого, громкого пения и грустный мир предсмертного творения Оффенбаха.

Тем не менее поднявшийся мариинский занавес явил типичную оперную картину. Рассевшись на деревянных скамьях пивного погребка, артисты хора развязно размахивали картонными кружками, фальшивым актерским наигрышем и кричащими голосами изображая подвыпивших студентов. Им, хористам, чьей единственной поддержкой в спектакле оказалась грубая бутафория, было абсолютно все равно, поют они в "Сказках Гофмана" или в идущем через дорогу, на сцене Оперной студии консерватории, "Фаусте". Или в миллионе других опер, сюжет которых включает веселую пирушку. Отсутствие нормальной логической цепи режиссерская концепция - сценографическая идея - образная мизансцена обезличило спектакль и обрекло актеров на штамп, который, как известно, всегда под рукой. И массовые сцены новых "Сказок Гофмана" превратились в собрание осмеянных мятежным режиссерским веком оперных приемов.

В согласии с массовкой существовал и Гофман (Виктор Луцюк), похожий скорее на довольного своими верхами вокалиста, чем на безудержного фантазера и влюбленного поэта. Гофман ли поет песню о крошке Цахесе, герой ли "Пиковой дамы" Томский рассказывает очередной анекдот, непонятно, ибо на сцене - усредненный оперный персонаж.

Спора нет: пройдя сквозь пьесу Барбье и Карре, а также сквозь либретто Барбье, гофмановские образы в опере Оффенбаха утратили часть своего смыслового объема. Вернуть его сценическими средствами - посильная для современного театра задача. Однако Марта Доминго делает оперных героев еще более плоскими. Слово "сказка" режиссер понимает как "детская сказка". Олимпия Светланы Трифоновой, лишенная всякой поэтической загадки, - и пластикой, и пением стремится передать лишь неестественную механистичность заводной игрушки, отчего тускнеет по-россиниевски остроумная музыка и совсем исчезает смысл образа. Трифоновой "аккомпанирует" художник-постановщик Джованни Агостинуччи - такими же разноцветными движущимися фигурками оживают стены спаланцаниевского дома. Яркость, красочность, радостное ощущение праздника, пришедшего, правда, "из другой оперы", в этой сцене есть - нет только морочащего таинства и акварельного гофмановско-оффенбаховского лиризма. Впрочем, лиризма нет и в оркестре, даже в знаменитой баркаролле: дирижер Джанандреа Нозеда едва справляется с техническими задачами, яма и подмостки никак не могут встретиться в одном ритмическом измерении.

И все-таки ненадолго в этом мертвом бутафорском мире, "украшенном" не только куклами, но и злодеями на манер комедии дель арте, всколыхнулась жизнь. Как зелень сквозь асфальт, проросла сквозь бессодержательность и штамп драма обреченной Антонии - существа, по определению того же Малера, не выдержавшего натиска "демонических начал искусства". И хотя философского смысла в образ Антонии Анна Нетребко явно не вкладывала, простой человеческой искренности оказалось достаточно, чтобы оживить спектакль.

P.S. Говорят, присутствовавшему на премьере Пласидо Доминго работа жены очень понравилась. Как и сама идея - взять и поставить спектакль. Что-то будет дальше?..