Жозеф Надж состоит из памяти

ПОДОБНО чеховским трем сестрам каждый из 12 тысяч жителей местечка Каньяза в области Воеводина близ венгерской границы мечтает вырваться куда-нибудь, но их мечты никогда не сбываются. Во всяком случае, так утверждает Жозеф Надж, сын плотника, внук крестьянина и, быть может, единственный уроженец Каньязы, которому удалось-таки вырваться. Сначала в Будапешт, а потом в Париж. Если бы ему сказали тогда, что он, сын ремесленника-венгра из югославской глубинки, станет знаменитым французским хореографом, желанным гостем на самых престижных международных фестивалях, Жозеф очень удивился бы. Ни о чем таком он и не помышлял. Увлекался восточными единоборствами, изучал историю искусств и музыки, учился на философском факультете Будапештского университета. Думал заняться драматическим театром. И вдруг в 22 года неожиданно открыл для себя совершенно новый мир.

Случай характерный. То, что для классического канона - феноменальное исключение, для современного танца - скорее закономерность. К нему часто приходят уже взрослыми, сложившимися людьми. Современный танец - категория прежде всего мировоззренческая, а мировоззрение должно успеть сформироваться. С другой стороны, человеку открывается вдруг, что именно в движении, в пластике, как ни в чем ином, ему дано самореализоваться. Не социализироваться, а самореализоваться. И в этом смысле современный танец - даже не род занятий, а экзистенция.

В 1980 году Жозеф Надж перебрался в Париж. Постигал искусство мимов в школах Этьена Декру и Марселя Марсо, брал уроки классического и модерн-танца. Выступал на улицах, где, как уверяет, его и заметили. В 1986-м Надж организовал свою первую труппу - Theatre Jel. А через год поставил "Утку по-пекински", первый самостоятельный спектакль, навеянный воспоминаниями о родном городке и ставший его визитной карточкой. Критики называют Наджа хореографом собственной памяти, не устающим инсценировать свое прошлое и превращающим Каньязу в живую легенду.

Даже становясь гражданами мира, выходцы из Центральной Европы остаются выходцами из Центральной Европы. Пепел ее стучит в их сердца. Среднеевропеец - это не география и даже не биография. Это - судьба. Жизнь между Балканами и берлинской стеной накладывает неизгладимый отпечаток. Не ограничивает мировосприятие и не обедняет воображение. Просто совершенно по-особому окрашивает их. Вот и работать Надж предпочитает с соотечественниками: по его словам, это "позволяет вместе молчать на родном языке".

Помолчали на этом языке и мы. В рамках Дней французского танца в Москве возглавляемый Наджем с 1995 года Национальный хореографический центр Орлеана представил свою прошлогоднюю премьеру - спектакль "Полуночники" по мотивам произведений Франца Кафки на музыку Маурицио Кагеля. "Кафка, - говорит хореограф, - восхищает меня как личность: он сумел оградить свою жизнь, создать собственный мир. Мне близка его склонность подстерегать волшебное мгновение, когда достигается состояние благодати, когда, на пороге сна, контуры реальности растворяются в ночи. Он поджидал тот миг, когда произойдет метаморфоза и мир распадется на части". Хотя кое-какие реалии романов "Замок" и "Процесс", а также нескольких рассказов Кафки вошли в спектакль, не это главное. Отражение, отблеск прочитанного, впечатления и рожденное ими состояние души - куда важнее. Стилизация воображения. А еще воспоминания детства. "Я не занимаюсь психоанализом. Память - материал. То, что лучше всего знакомо. Я сам из этого состою". Эти настроения, эти наития, как нити основы и утка, переплетаясь, составляют ткань спектакля. Прочную ткань.

Основной формообразующий элемент - сценическое пространство. Композиционно и ритмически организованный им спектакль так крепок, что это исподволь, неосознанно рождает в зрителе ощущение гармонической целостности, способное противодействовать трагедийной интонации. Не нивелирующее, не сбивающее ее, нет. Но выводящее наше восприятие на некий над-уровень, где нет чернухи, нет набитой веком-волкодавом оскомины. Надж создает пограничное состояние, пограничную ситуацию между явью и сном, между жизнью и смертью, когда человек таков, каков он есть, со всеми своими страхами и чувством вины. Его язык метафоричен и многослоен. Он дарит нам свой особый мир, мир воспоминаний, ощущений, символов. На сцене построен еще один маленький "театрик", кроме того - две игровые площадки по бокам от него. Это и параллельная реальность, и в то же время режиссерская декларация: я не приглашаю вас в свои сны, не призываю забыться и впасть в транс; я показываю представление. Театр теней, сомнамбулические темпы, кабаретная дымка, пронизывающая все тема двойничества и - зеркала, множащие не только изображения, но и смыслы.

Множественность смыслов - кредо Наджа. На репетициях он задает артистам тему, и те импровизируют. Найденное закрепляют, затем фрагменты перетасовывают. Новые соотношения рождают новые смыслы и создают общий тон композиции. Театра, считает Надж, нет без публики. Он никогда не предлагает ей ответы, всегда только вопросы - "накопление пустоты тоже рождает новый смысл". Каждый слышит свое и по-своему отвечает на эти вопросы, а возможно, и задает новые. Коллективное событие - вот, по Наджу, великая тайна и фундаментальное отличие живого театра от других искусств. Он терпеть не может видео и никогда не смотрит собственные спектакли: без живого зала и они мертвы.

Язык "Полуночников" соткан из множества праязыков. В труппе собраны драматические актеры и мимы, жонглеры, профессиональные танцовщики и, как говорит Надж, "просто маргиналы". Все они - виртуозы. Каждый приносит что-то свое. Постановщик же с феерической изобретательностью увязывает цирковую стихию со стихией уличной, трагедию и фарс. И иронию. Терпковатую, как дым его самокруток.

Двунадесять разножанровых пластических языков не превратили эту замысловатую конструкцию в Вавилонскую башню. Слившись в единое целое, как, вероятно, и бывает-то только во сне, они рождают сонм фантастических образов. Нет, недаром написал французский критик: "Персонажи много жестикулируют. Но никогда не "болтают" попусту. Они все время начеку, они не дремлют. То есть делают ту работу, которую следовало бы почаще совершать нам всем в сегодняшней Европе, загипнотизированной и усыпленной пресловутой цифрой 2000".