Наивное кино про ненцев и революцию

Снятый в Финляндии (и финскими кинематографистами), фильм "Семь песен из тундры" существует сегодня в нескольких одинаково "оригинальных" разноязычных версиях, среди которых есть и русская - может быть, самая близкая к "оригиналу". В Финляндии премьера "кино" о жизни "русских" ненцев стала, по утверждению Кирси Тиккилайнен, одного из руководителей Финского кинофонда (ведающего всеми вопросами финансирования и проката в области кино), одним из главных кинособытий года. По ее же словам, фильм сегодня "идет нарасхват", принимая участие в разных международных фестивалях. Есть надежда и на хороший прокат.

Первые титры: Марку Лехмускаллио и Анастасия Лапсуи представляют "фильм о ненцах". Дальше: "Ненцы - самый большой из малочисленных народов Севера┘ Проживает┘ Рыбаки и охотники┘" Марку Лехмускаллио - финн, Анастасия Лапсуи - ненка, около или даже больше десяти лет они - муж и жена. "Семь песен..." - семь новелл, снятых в тундре, где лето кажется мгновением, не длиннее театрального антракта, между вьюгами и морозами. В каждой новелле - своя история, свои "неповторяющиеся" герои, своя особая песня.

Снятый в простой, как бы повествовательной манере, на черно-белой пленке (и здесь - безо всяких технических изысков, вроде вирированного изображения), каждый сюжет - вроде фразы, пропеваемой после передышки: "А вот еще┘ А вот - другой случай┘" Таких случаев могло быть больше, но выбран некий цикл - от одной молитвы до другой. От жертвоприношения - до колыбельной.

По первой новелле, которая так и называется "Жертвоприношение", даже и не разобрать, о каком времени идет речь: "глазок" кинокамеры наблюдает, как медленно убивают оленя, а потом - пьют свежую кровь, еще теплую - от чаш идет пар. Не убивают, а, как говорится, правят ремесло. В центре - черное пятно: это люди сгрудились над еще теплой тушей; а вокруг - пусто, серо-бело от снега, и дует ветер. Двух-трехсекундный микшер - пожалуй, единственное техническое "ухищрение", которое позволяют себе авторы. "Похоже на Догму", - заметил я во время просмотра. "Догма" - это коммерческий трюк", - не согласился мой более профессиональный собеседник.

Вторая новелла - "Невеста". За невестой приезжает жених, но невеста не хочет ехать с ним, потому что ее любят нищие батраки. И она бежит - с середины пути. И идет в чум к батракам. Мать толкает ее в спину ударами палки: "Иди в вонючий нищий чум и батрачь на них всю жизнь". Как в сказке, тридцать лет и три года умещаются в придаточном предложении, и в следующем кадре осиротевшая дочь подвергается унижениям бывших своих батраков...

Следующая новелла, наконец, вводит в оборот историю. Красноармейцы - первый отчетливый знак времени (поскольку до сих пор все представлялось как хорошо сохраненный и неизменный уклад жизни - вваливаются в чум зажиточного ненца. Приехали за оленями и через ненца-переводчика, который намеренно сглаживает резкие ответы соплеменника, требуют отдать в колхоз его оленей. Объясняют, что так повелел Ленин, который думает про бедняков, что Ленин - новый царь. "Значит, твой новый царь - разбойник и убийца!" - кричит возмущенный герой, "независимый" (по названию новеллы). Звучит выстрел.

Четвертая новелла - "Бог" - начинается кадрами кинохроники. Выступает Ленин, и "немое" его выступление сопровождает песня покуда невидимого исполнителя, заунывная, неторопливая, похожая на древнюю молитву, псалом или ветхозаветную притчу: "Его великий ум - с чем сравнить? Кто еще мог сказать: "Сегодня рано, завтра будет поздно!"? Кто из вас сможет, как великий Ленин, увидеть будущее и предсказать его?.."

Хочется рассказывать эти истории именно как истории: посреди села стоит памятник Ленину, к нему подходят двое: "Вот и пришли". Газета - жертвенник, на который выставляется водка и какая-то закусочка. Тост заменяет рассказ, как перед каждой атакой герой выливал половину своей водки и у великого Ленина вымаливал жизнь. И поклялся, что, если останется в живых, придет поклониться великому Ленину. Мимо с портфельчиком проходит местный партийный босс, заходит в кабинет, звонит в милицию: "Непорядок┘ Уведи их". К пирующим подходят милиционеры: "Что вы здесь делаете?" - "Молимся богам". - "Это не бог".

Пятая новелла рассказывает о жизни и труде сосланных и поселившихся среди ненцев "врагов народа", фигуры которых - в нескольких шагах - уже размыты из-за облепляющей камеру мошки... В шестой - рассказ о девочке Сяко, которая молит богов, чтобы учителя прошли мимо их чума и не увели ее в школу-интернат. Но учителя, конечно, не проходят и уводят девочку. А мать вопит вслед, перекрикивая революционную песню про орлят: "Не хочу, чтобы из нее сделали русскую!"

Последняя - самая короткая - называется "Колыбельная песня". Просто песня. Просто - колыбельная.

Какая-то важная часть чужой жизни "располагается" где-то на окраинах кадра, заговоры, простодушное, "бытовое" шаманство, благодаря которому удачно складывается охота, а за летом следует осень и зима... Наивное, почти документальное кино действительно потрясает. Будет жаль, если эта картина дойдет до России в последнюю очередь.

Недостаток русской культуры компенсируется по-разному. В Национальном театре Хельсинки, как я уже успел написать, идут две пьесы Николая Коляды. В Лахти, о чем мы тоже рассказывали, при поддержке местных железнодорожных компаний выпускают мюзикл "Анна Каренина". А братья Каурисмяки открывают в центре столицы маленький русский ресторан.

Знаменитые братья Аки и Мики Каурисмяки талантливы в бизнесе, кажется, ничуть не меньше, чем в "родном" кинематографе. Аки, например, купил по дешевке одно из зданий бывшей фабрики в 60 километрах от Хельсинки и сделал из него гостиницу. Один из открытых ими ресторанов стал популярен настолько, что самим братьям уже не оставалось там места. И когда по соседству опустело небольшое помещение, Каурисмяки решили прикупить и его. И устроили там кафе "Москва". Вышло высокохудожественно. Настолько, что знающие люди водят сюда не только русских, но любых иностранных гостей: место - престижное и малодоступное.

В отличие от сверкающего неоном соседнего заведения здесь вывески нет, окна занавешены странной, кажется, что не слишком свежей занавеской. На стекле приклеена бумажка: "Кафе "Москва". Чтобы войти, надо "преодолеть" сильно и долго скрипящую дверь. За кассой, старой, советской, "трудится" девушка в застиранном, несвежем белом халате, над ее головой - круглые часы "Стрела", фотопортретик Высоцкого, какие-то фотографии и плакаты. Бутерброды с сыром "подняли крылья". А на самом почетном месте, в строгой рамочке под стеклом - копия указа Ленина, отпечатанного на революционной пишущей машинке и скрепленного подписями членов первого советского правительства.

Хельсинки - Москва